Вообще-то, если не брать во внимание все эти частности с доходами, на которые они с Перуном покупали ей лучшие платья во всей Российской Империи, Мокошь решительно не понимала причины, по которым у них все еще были имения, земли, усадьбы и поместья, где-то так далеко от Москвы и Санкт-Петербурга. Ее вполне устраивал распорядок их года, где они девять месяцев проводят в одной из своих подмосковных усадеб, а еще три – в Санкт-Петербурге. Это позволяло оставаться достаточно заметными для высшего общества, но вместе с тем не сводило с ума постоянным навязчивым участием то одних, то других добрых, или не очень соседей. Мокошь, как ни странно, очень ценила уединенность жизни их семьи и старалась от такого участия держаться подальше особенно после отечественной войны, заставшей ее и их дочерей в Москве, как известно, сданной Наполеону. Известно высшему обществу было и то, что Анна Алексеевна с детьми никуда из столицы не побежала, что вызывало у иных немалое удивление, но что с ее точки зрения ничем удивительным не было и не могло быть вовсе. Москва вообще-то принадлежала ей еще до того, как стала так называться, но если этого недостаточно, то княгиней здесь Мокошь тоже была не единожды. И ни Наполеон, ни даже сам русский царь не смог бы ее отсюда выволочь даже за волосы. А если бы попытался… А, впрочем, все пустое. Женщина от того предпочитала уединенный образ жизни, что после того, как вести о том, что Анна Алексеевна справила ужасающие дни в захваченной Москве дошли до титулованных сплетниц, смотрели на нее исключительно с сочувствием и сопереживанием – где-то искренним, а где-то ложным и наносным. Мокошь ненавидела, когда ей сочувствуют, потому что это унижало ее божественное достоинство. Что эти смертные о себе мнили, если думали, что после всего, что она пережила за пять тысяч лет своей жизни, она не сможет пережить нашествие какого-то Наполеона на ее город и ее страну? Или, может быть, им казалось, что Наполеон страшнее Велеса?

Как бы там ни было, а всякий раз, когда приходили неудовлетворительные новости из какой-нибудь губернии, Мокошь неприязненно морщилась, а если была не в настроении, предлагала мужу продать все Воронцовым и вложиться в завод по производству мыла. Мыло она любила, купаться – еще больше, предприимчивость еще не слишком ценилась, но кому какое дело, если это приносило доход и полностью перекрывало любые необходимости ехать за тридевять земель, мерзнуть, страдать и терять сознание, потому что тамошняя комнатная девка так затягивала Анне Алексеевне корсет, что дышать через час становилось вообще невозможным? 

Вот и теперь, слушая, как Перун зачитывает письма управляющего, женщина морщится, но продолжает заплетать длинную косу младшей из их дочерей. Настенька – голубоглазая, беловолосая, смотрит на отца, как зашуганный олененок, но у родителей ничего не спрашивает, потому что боится узнать, что-то дурное. Коса ее ложится в руки матери и сплетается чуть ли в одночасье, потому как, что уж там косы, когда Мокошь в этих руках, привычно, судьбы держала? Женщина перевязывает волосы красивыми лентами, гладит девочку по голове и целует в макушку.

- Осень холодная, дороги промерзли, ехать целую вечность, а еще там вечно темно и где-то рядом – я тебе точно говорю – открыты врата Нави, - она выразительно смотрит на супруга, как будто выразительных интонаций было недостаточно. Но Мокошь, конечно же, поедет с мужем, потому что мало ли, что там на самом деле происходило. Ей-то казалось, что крестьяне просто умом повредились и это не стоит их светлейшего внимания, но если нет, то Перун мог оказаться в опасности, а такого богиня допустить не могла и не хотела. В довесок, мало ли, что за симпатичные барыни там по соседству объявятся? Знавала Анна Алексеевна, что неподалеку с десяток поместий раскидано, а у Демидовых, Галицких и Орловых девиц на выданье было двумя руками не пересчитать. Не то, чтобы Мокошь не доверяла мужу, или непорочному нраву местных молодых дворянок, но все-таки рядом оно было как-то надежнее.

- Маменька, никак уезжаете куда? – старшая из дочерей вопрошает сразу, едва заходит в гостиную. Мокошь отвечает ей взглядом еще более выразительным, чем ее отцу. Говаривали, что эта княжна больше всего с матерью похожа, да только не припоминала богиня, чтобы в беседы своих родителей вмешивалась, да еще едва зайдя в комнату. Разбаловали, не иначе. Да Мокошь предпочитала все больше думать, что разбаловал отец. Это с мальчишками он, привычно, строг был, а тут три дочери, о какой строгости речь? Но то, что сын не родился оно-то и к лучшему, потому что так проще было, чтобы на смертном одре своем князь завещал титул и все имения какому-нибудь двоюродному племяннику из саратовской глуши, а племянник этот диво, как похож на князя в молодости оказался.

- Может быть, и уезжаем. Не знаю пока. Возьми Настеньку и пойдите погуляйте в саду, - велит Мокошь, начисто игнорируя, что на улице уже снег ложился не единожды и холод стоит все равно, что если бы зима уже наступила и в свои права вошла. Благо, что дети не спорят, старшая младшую за руку берет и через минуту их уже нет в гостиной.

- Если хочешь знать мое мнение, то я думаю, что уменьшение довольствия на одну пятую быстро выбьет из них всех желание жечь сараи и кляксы на письмах князю ставить, - она вздыхает, поднимается из кресла, подходит к мужу и целует его в скулу, - Но если считаешь нужным  ехать, давай поедем.

И они едут. Долго, сложно и возмутительно, потому что ехать верхом всю дорогу Мокоши не хватает физической подготовки и терпимости к морозу, а в карете ее постоянно укачивает и напряженные увещевания двух служанок доводят до ручки. Но женщина терпит, чтобы по прибытии чуть не разрыдаться над горячей ванной, не зная точно, это Перун предупредил, чтобы хорошо готовились, или кто-то еще с прошлого раза запомнил, что Анна Алексеевна водные процедуры проводить изволит каждый вечер. В ту пору Анна Алексеевна была для них восемнадцатилетней новоявленной княгиней, супругой их молодого князя, но будем честны, нравом она изменилась мало, потому что то была все время никакая не Анна Алексеевна, а Мокошь. Мокошь же, как известно, могла позволить себе быть капризной и невыносимой, потому что такова была ее суть время от времени.

По счастью следующие два часа Мокошь никто не трогает и она может лежать в деревянной ванне столько, сколько ее душе будет угодно. Это и впрямь сбрасывает с нее часть напряжения и чудовищной усталости, хотя вот сон на мягкой перине их восхитительной дубовой кровати в Санкт-Петербурге тоже был бы ничего. Здесь же кровать куцая, так что Мокошь предпочитает сразу спуститься к обеду после того, как ее корсет затягивают в разы слабее принятого здесь, потому что комнатной девкой служит Марья, привезенная из самой Москвы, а не местные, которых Мокошь, признаться, немного опасалась.

Но она была терпелива. Терпелива к тому, что никто не знает, где их управляющий. Терпелива к Марфе, которая вместо вразумительных ответов на вопросы причитала и ныла, чего Мокошь терпеть не могла. Терпелива к тому, что никто не окуривает дом полынью из-за чего здесь то и дело шныряли из стороны в сторону тени, почувствовавшие прибытие двух божеств, а потому, больше не ощущавшие себя здесь так вольготно.

Первым делом, стоит Перуну с кухни выйти, Мокошь собирает всех местных баб, велит им немедля крапиву, полынь, чертополох и можжевельник заваривать, да всю усадьбу теми отварами мыть. Полынь же с можжевельником велит скручивать и дымить повсюду, потому что в доме таком жить невозможно. Все окна и дверь настежь, как бы холодно ни было. Здесь скоро еще холоднее стать может, если крепостные с ума сходить начнут, да душегубить друг друга.

- Моя светлость изволила бы в Москву вернуться, детей забрать, а опосля в Санкт-Петербург отправиться на балы, что во всех приличных домах давать будут по случаю сочельника, - до того у них было еще больше месяца, но и дорога, знаете ли, тут отнюдь не одну неделю занимала, так что, следовало поторопиться. Впрочем, Мокошь признавала, что была неправа. Дело, вестимо, отнюдь не в том, что во тьме пермской губернии крепостные остатки здравого смысла потеряли. Точнее, так-то оно, может, и так, но только тому была причина. И причину эту им надлежало выяснить.

- Дмитрий Евгеньевич твой на суку в лесу висит, Перун, - авторитетно заявляет женщина, - Или его волки задрали прежде. Короче говоря, живые в этой усадьбе не иначе, как по случайности обнаружились. Потому что дом кишит тварями всех видов и порядков, домового вообще не видно, а уж энергия здесь такая, будто бы целую деревню целиком погубили. И это только в усадьбе. Боюсь представить, что в деревнях вокруг, но больше того – боюсь представить, откуда все взялось, - она пожимает плечами, разворачивается к дому и убеждается, что несмотря на суеверный страх, делают бабы, что им сказано. О том, что нечистая сила к усадьбе вплотную подошла давно уже болтают, только господам не говорят, сочтут все байками, да сказками, еще и накажут. Но чем дальше от столице, тем больше знаний сохранено, а потому всем понятна причина, по которой княгиня распоряжается все мыть с солью, с отварами трав и их же запалить велит. Никто не против, авось и поможет, раз уж христианская молитва не помогла.

- К священнику? – уточняет Мокошь, внимательно посмотрев на мужа, пристально даже, пожалуй. Затем сужает глаза, словно убеждаясь, что какой злой дух ее Верховным не овладел, - Докатились, - заключает она, убедившись в том, что муж не шутит, - Ладно, давай пойдем к священнику, но слушать о том, что я – безбожная распутная девка, я не стану, - да когда такое было-то? Лет двести назад, да и не здесь, конечно же, а в столь любимой Мокошью Москве. Только она была так возмущена, что до сих пор ничего не забыла. А, впрочем, забывала ли она вообще хоть, что-нибудь? Иными словами, священников она не любила не только за то, что они не были служителями их культа, но и за то, что они недолюбливали ее. На каком-то инстинктивном уровне. Впрочем, кажется, они вообще не особенно любили женщин, ведь вера в единого бога признавала женщину существом второго, а то и третьего сорта. И это Мокошь в них тоже терпеть не могла, - И вообще. Знай, что его мнение мне совершенно не интересно, - с этими словами, повыше вскинув подбородок, Мокошь направилась к дому с тем, чтобы одеться к поездке в деревню и церковь. Не пешком же они будут спускаться вниз по холму.

Подпись автора

Мокошь не знала доподлинно, кто это делал, почему и для чего, но вне всякого сомнения, в их землях поселилось какое-то зло. Да, бывали отдельные места, куда сущности и твари различного порядка приходили безо всякого особого повода, или если по какой-то причине считали землю ту своей, но во-первых, приходили они единицами, а никак не огромными толпами, коих только в усадьбы было бессчетное количество, а во-вторых, местами теми были отнюдь не жилые дома, людьми заполненные, жизнью и повседневными делами. Нет. Здесь было, что-то другое. Увидеть пару чертей, даже с десяток – бывало, случалось, особливо есть девки какие колдовством, да приворотами помышляли. Увидеть два десятка чертей у замшелого старика, который всю свою жизнь только и делал, что их гонял – да, бывало и такое, конечно же. Но это все равно не те масштабы, что заполняли их усадьбу. Была тому какая-то причина. И Мокошь желала знать о ней ничуть не меньше Перуна. А потому, после их возвращения приняла твердое решение разыскать домового и все у него узнать. Конечно, то, что он сам знает.

- Думаю, что если бы кто-то знал, кто мы такие, он бы не решился против нас действовать. Может быть, мы и не так сильны, как прежде, но… - она выразительно усмехается, давая понять, что потягаться с каким-нибудь колдуном, даже возомнившим о себе слишком много, все еще в состоянии. Да и кому, как ни Перуну было это знать? Порой он знал о ней больше, чем она сама, - Так что, это либо магическая аномалия, возникшая по неизвестной нам причине, либо заигравшийся колдун, либо череда нелепых совпадений. Последнее наименее предпочтительно, потому что это значит, что нити совсем запутались и придется кучу времени и сил потратить на то, чтобы сделать все так, чтобы было нормально, - женщина не вздыхает, не заламывает руки и не жалуется. Не на что. Все это для нее вполне привычно и обыденно. С нитями судьбы всякое случалось. И если девочкой она еще могла охать и вздыхать, а равно и плакать, то сейчас Мокошь не чуралась сложной работы. И ей проще было пару дней без сна просидеть за прялкой, нежели терпеть здесь беспорядок – и в смысле странного поведения их крепостных, и в буквальном тоже.

- Но, может быть, ты вспомнишь стародавние времена и своей богатырской удали разгуляться здесь дашь, на незваных гостях? – она улыбается, протягивает руку и легко касается ладони Перуна. Мокошь боялась, почти отчаянно, в очередной раз услышать о какой-нибудь войне, от которого у супруга загорятся глаза, к которой он непременно пожелает быть причастен и которая в очередной раз погрузит Мокошь в состояние перманентного ужаса и ступора. Она, может быть, если будет обладать на тот момент достаточной решительностью, постарается уговорить мужа остаться. Она, может быть, даже будет бить посуду и кричать. Она, может быть, даже заплачет, когда Перун не увидит, потому что знает, что ему больно видеть его слезы. Но когда он уйдет, а затем вернется – непременно с победой – будет рада ему безмерно, ни в чем его никогда не обвинит и не упрекнет, как бы сложно ей без него ни было. Вот и теперь Мокошь вовсе не упрекает и даже намека на какую-либо обиду не сквозит в ее словах. Она просто знает, что в Прави супруг всегда сражался с Навьими тварями. И если ей эти твари, порой, далеко не всегда, были подвластны, как спиритуалисту-недоучке, то Перуна его топор никогда не подводил и даже не думал. Да и в шутке ее была малая доля правды. Богатырская удаль в муже играла с самой Прави. И это не менялось с годами. Отчего бы и не пустить ее на правое дело?

- Знаю, - она неуверенно улыбается, опирается на руку мужа и выходит из экипажа. Ощущения бьют по всему нутру Мокоши. Ей бы тут пройтись, а не слушать местного священника, больше пользы было бы, но княгиня терпеливо следует желанию мужа услышать и узнать, что-то полезное именно от этого человека. Она не переносит духовенства на дух и вовсе не потому что они там себе надумали. Не потому что она – темная сила, их бога боящаяся, а потому в церковь войти не могущая, а потому что ей противно было, что на ее славянской земле стояли теперь чужие церкви и звучали чужие заветы. Она никогда особенно не была близка к духовенству, Перун отлично это знал, но его величия доставало, чтобы не считаться ни со священниками, ни с их богом, ни с кем бы то ни было другим. Он был спокоен и для него ничего не значили церковные чины. Они не раздражали его, они его не тревожили, они и существовали только его волей и дозволением. С точки зрения Перуна это было обыденностью. А с точки зрения Мокоши – потому что Перун родился Верховным, всегда знал о том, кто он есть, не сомневался в себе и в своих решениях и всегда был выше распрей со смертными. Хотела бы женщина последовать его примеру, но могла отнюдь не всегда. Эмоциональное ее нутро не давало ей так просто примириться с текущим положением вещей. И все же, сейчас она хоть и держится несколько отстраненно, улыбается коротко, но вполне любезно, мужа за руку держит и все слушает. Больше, конечно, саму себя. Но про упоминание чертей слышит тоже. И если прежде, подумала бы, что это все байки суеверных крестьян и служителей, то теперь она в этом сомневается. Нет. В этих местах и впрямь происходило, что-то дурное. И хотя Мокошь находила довольно смешным тот факт, что священника из его же прихода вышвырнули черти, она не смеется. Выслушивает до конца, но креститься и молиться не торопится, что для женщины ее положения, вестимо, не вполне привычно. Но это женщину сейчас не интересует.

- Мы посмотрим. Вы не возражаете? – и если возражает, то это богиню ничуть не занимало вовсе. Она смотрит на Перуна, спрашивая лишь его одного разрешения, вовсе не подразумевая, что отправится одна, но вдруг у супруга были на это другие взгляды и другие планы?

- Что Вы, Анна Алексеевна, Господь с вами! – он крестит женщину, а следом и князя, - Александр Константинович, их ни молитвой, ни святым распятием не взять. Не пущу я вас! Не надо вам туда! – он сам-то крестом своим нательным потрясает перед лицом мужчины с женщиной и Мокошь смотрит на супруга снова.

- Не могли бы Вы лампаду нам принести и свечу в ней зажечь потолще, чтобы на четверть часа не сгорела? – предлог мог бы быть любым. Мокоши просто с супругом поговорить нужно и решить, что надлежит делать дальше. А для этого им нужно остаться вдвоем. Священник крестится, бормочет, но за лампадой все-таки отправляется. Мокошь же на церковь смотрит, мужа за обе руки берет.

- Что ты думаешь? – спрашивает она тихо, ему в глаза заглядывая, - Это не сказки. Там и впрямь, кто-то есть. И здесь все… Будто паутиной темной затянуло, - женщина хмурится, взгляд в сторону церкви бросая, - Тебе не впервой с тварями подлунными сражаться. Да и я подсобить смогу. Хотя спиритуалист я – не Переплут, конечно, - она хмыкает, не зная, почему сейчас вспомнила имя дяди. А главное – к чему. Такого без дела лучше было и не упоминать вовсе, - Проверим? Или пусть сами со своими чертями разбирается? - в глазах Мокоши загорается огонь, который весьма недвусмысленно говорит о том, что эта идея и кажется ей привлекательнее всех остальных.

Подпись автора

Мокошь весьма выразительно смотрит на супруга, с весьма характерным для нее выражением лица, молчаливо говорящим «ну, давай еще сами вместе на причастие сходим». А что такое? Если у монотеистического бога есть хоть немного юмора в запасе, он непременно оценит такую иронию. Мокошь вот ценила не особенно, все еще весьма болезненно воспринимая предательство своего народа, но обсуждать этот вопрос при священнике они, конечно же, не собирались вовсе. Святой отец женщине не нравился, церкви на их земле не нравились тоже, но Перун это знал не хуже жены и не уставал говорить, что их золотой век непременно вернется. Нужно только немного подождать. Можно было бы, пожалуй, поспорить и с этим, но Мокошь не хотела. Ей вообще не нравились споры с супругом, не в последнюю очередь, потому что они не только находились в примерно равных ситуациях и условиях, но еще и разделяли чувства друг друга совершенно безусловно. Так что, вряд ли так могло статься, что Перун мог не понимать негодования супруги. Сарказм его на тему молящихся крестьян, где-то там, глубоко внутри, вызывал отторжение, но в конце концов, это и не для нее было вовсе, а для священника, чьему слабому сердцу не нужно знать, что князья у него – не просто прожженные язычники, а языческие боги и есть.

- Грязь и ноги промокли, - отвечает женщина на вопрос супруга, после чего ее прекрасное лицо искажает явственное негодование и отношение к текущей ситуации. Вряд ли, конечно, Перун спрашивал об этом, но тут правда было мокро, местами слякотно, холодно и грязно. У них-то в саду в Москве дорожки мели и чистили исправно, а здесь вот как-то все было не так и это немало раздражало. Особенно в обстоятельствах, когда чувствовала Мокошь гораздо больше, чем хотела бы, явственно ощущая нечто большее, чем просто чертей, или еще каких тварей в церкви. Да и с чего бы это им там быть вообще? Монотеисты, конечно, не слишком-то разбирались в настоящей магии, но все-таки, истово верующие могли добиться определенных результатов. И в церквях их грязи было много в силу того, что люди приходили к ним с горестями и бедами своими, но вот так, чтобы черти заводились, да еще и священника изгоняли? Тут одно из двух. Либо церковь поразило какое-то злое колдовство, либо, во что Мокошь верила куда охотнее, служитель был настолько греховен и порочен, что даже его монотеистическое начальство от него отрекалось и посылало наказания. Да и потом. У христиан испытания разве же не стояли во главе угла их веры? Испытания, страдания, боль, смерть. Возможно, им и не стоило мешать святому отцу общаться с его богом?

- Верю, - она коротко улыбается супругу, кивая головой. Пальцами она сжимает его ладонь, думая о том, что вообще-то лучше бы пошла вот так сейчас прогуляться с мужем, а не в какую-то там церковь, но он был прав. Статус и божественная суть обязывали чуть больше, чем полностью, - Я ведь сама их создаю, сколько себя помню, - женщина усмехается, отлично зная и цену совпадениям, и случайному стечению обстоятельств. Иной раз все не предусмотришь. Было ли совпадением, что подобные события произошли именно в их землях? Мокошь точно не знала, но полагала, что исключать подобное было бы излишним. В конце концов, кто знает, что тут происходит и зачем? А если и впрямь, что-то злое, то причина тоже была не вполне ясна. Но Мокошь была намерена во всем разобраться.

- Ты ведь знаешь. Я – сама осторожность, - богиня тихонько смеется, коснувшись супруга мягким и ласковым взглядом, обещавшим, что геройствовать сегодня она не будет. Не было никакой нужды и настроения. В конце концов, они не были в ссоре, ей не нужно было ничего доказывать, а Мокошь не склонна была лезть в вотчину мужа и разрушать привычный ход их жизней и божественных обязанностей.

- Благодарю Вас. Чудесные свечи, - или нет. Мокошь вообще не разбиралась в таких вещах, потому что была богиней и потому что огонь и свет были для нее естественным положением вещей, а все вот эти приспособления – унизительным способом убедиться в том, что божественное еще не покинуло этот мир. Будь они здесь какие-нибудь три тысячи лет назад и осветительные приборы не понадобились бы вовсе. Мокошь и сама отлично могла служить источником света. В прошлом.

Дожидаться, пока священник даст им благословение до самого конца, Мокошь не собиралась. Так что, к церкви она поворачивается и ступает едва ли не на середине. Касается пальцами прогнившего крыльца и ступеней, прислушивается к своим ощущениям, унимает сердце, бешено колотящееся в груди. Закрывает глаза и дожидается супруга. Обещала ведь, что будет осторожна. К тому же, ключи все равно были у него.

Запах в церкви и впрямь так себе. Удушливый смрад проникает в легкие, немного слезятся глаза, но ощущения куда ярче, чем любые ароматы, даже самые неприятные. Женщина морщится, распахивая дверь посильнее, чтобы проникал хоть какой-то свет, но вместе с тем, чтобы хоть немного проветрить. Хотя Мокоши теперь виделось, что это не поможет. Вряд ли здесь вообще поможет, что-то до тех пор, пока натурально не вычистишь это место ото всякого зла в не самых худших его проявлениях. И тень, что проносится под ногами с огромной скоростью, тому лучшее доказательство.

- Запах, атмосфера, бардак, - Мокошь морщится. Разбросанные по полу обломки мебели, иконы, разломанный алтарь, пол, усыпанный осколками и мусором. Такое ощущение, что черти здесь только и занимались тем, что приводили место в привычный для себя вид. Но на их месте богиня бы не стала тихонько хихикать из темного угла, в котором светились два красных глаза. Потому что властвовать тут им предстояло недолго.

Мокошь осматривается со всем вниманием и в первую очередь, потому что и впрямь ощущает чужеродную магию. Вовсе не человеческого толка. Среди людей, конечно, встречались колдуны, но их магия была не чета божественной, отличить одно от другого можно было очень легко. Вскоре обнаруживаются и признаки той самой магии. Символы, начертанные углем, а потому и не так уж хорошо видимые в темноте. Символы те Мокошь замечает и на полу, но замечает позднее, чем было нужно, потому что уже стоит на одном из них. Женщина вскидывает руки, мгновенно разворачиваясь к супругу, и на лице ее отображается страх.

- Стой, где стоишь! – поздно. Перун делает роковой шаг, вставая на такой же символ, и на мгновение Мокоши кажется, что ее пронзила молния. Женщина вскрикивает, прежде чем влететь в стену, но даже сознания не теряет, лишь на несколько мгновений закрывая глаза. Она издает нечленораздельное ругательство на старорусском, потирает плечо и затылок, морщится и садится, - Думала, что убьет наглухо. Повезло, - бормочет женщина себе под нос, находя супруга на другом конце церкви и тоже живым. Мокошь поднимается на ноги, на этот раз, стараясь быть более внимательной, но что бы ни было в этом месте, оно, кажется, свое уже отработало. 

Мокошь вовсе не сразу замечает подавленность собственных ощущений, как если бы от них осталась только четверть. Примитивная и очень человеческая. Совсем не знакомая женщине. Она прислушивается к себе, прислушивается еще. И еще. Но ничего не происходит. Как будто вместе с ударом из нее вылетела значительная часть ее самой. И женщине это вовсе не нравится.

- Перун, я… - она смотрит на поднимающегося супруга, но не договаривает, потому что видит, как к нему стремительно приближается существо из того самого темного угла, - Осторожно! – богиня всплескивает руками и тут происходит, что-то вообще невероятное. Из ее ладоней возникают сразу две молнии, которые тотчас же ударяют одна в стену, а другая в здоровенного черта. Тот даже пикнуть не успевает, превращаясь в прах, а Мокошь захлестывает непонимание, недоумение и страх одновременно. От шока она не может вымолвить ни слова, только произнося какие-то нечленораздельные звуки, глаза ее расширяются, а руки так и замирают в воздухе.

- Это… Это ты? Что это… Я не понимаю… - у многих Верховных разных пантеонов случалось, что Верховная перенимала часть способностей своего супруга, Мокошь знала о таком. Но это происходило на добровольной основе, заранее обговаривалось и вообще было частью повседневности. У славян такое принято не было. Принадлежащее Перуну оставалось за Перуном, принадлежащее Мокоши – за Мокошью. Они никогда даже не говорили ни о чем подобном. Хотя, если предположить, что в какой-то отдельный момент времени женщина находилась на земле, в то время, как супруг – в Прави, она могла бы запросто попросить его испепелить кого-нибудь, кто ее обижал. И Перун вряд ли отказал бы ей, даже из божественного мира, но это вообще не одно и то же!

- Какого тут происходит?! – весьма не по-княжески, сильно понабравшись у кого-то из крепостных, восклицает женщина, испытывая искреннее удивление. Она вновь активно жестикулирует и молнии снова рассекают тьму церкви, сыплясь во все стороны. Нет, это точно не совпадение. Мокошь с трудом заставляет взять себя в руки, сжимает ладони и опускает их, - Пусть все вернется обратно! Немедленно!

Подпись автора

Мокошь, конечно же, слышит. Слышит, как за окном начинается гроза, знает, что где-то далеко всполохи молний освещают небо, затянутое свинцовыми тучами. Вот только это не должно было иметь к ней ровным счетом никакого отношения. Это была способность Перуна, лишь ему одному принадлежащая возможность влиять на погоду сообразно собственным настроениям. О, богиня отлично это знала и помнила, потому что впервые увидела, как Правь затянула тьма, забрав солнце с неба, поглотив его целиком, и заполнив все вокруг самой настоящей бурей, когда Морана вышла замуж за Карачуна, не спросив дозволения родителей. Бушевало тогда несколько дней к ряду и Мокошь уже было даже успела испугаться, что это навсегда, но с течением времени ей удалось унять бурю в груди супруга, а вместе с тем и дать солнцу проглянуть сквозь тьму, которая несколько дней казалась непроглядной.

Но теперь это происходило не по воле Перуна. Теперь это происходило по воле Мокоши, а совет мужа совершенно не помогал, потому что с собственной точки зрения она была спокойна, как вообще никогда в жизни не была. Она ведь ничего не чувствовала! Все то, что сейчас ощущала женщина, было лишь отголосками, ничтожной малостью всего того, что она привычна была ощущать повсеместно. Ей теперь казалось, что чувства не просто притупились, они исчезли вообще и ее нынешние волнения никакие не волнения вовсе. Что тут успокаивать? Как ей успокаиваться, если она спокойнее покойника?! Спектр ощущений стал таким крошечным, а воспринимаемая информация такой ничтожной, будто бы Мокошь ослепла, оглохла и лишилась сердца разом.

- Невозможно… - бормочет она в суеверном ужасе, проводит рукой по копне своих ныне темных для человеческого мира волос, зачем-то оборачивается вокруг свои оси несколько раз, будто бы силясь найти, что-то, что прямо сейчас вернет все на свои места. Она не могла, просто не умела существовать в таком положении дел. Это было сравнимо с вакуумом, где ничего не происходит, ничего не видится, не слышится, а может быть, вообще не существует. И если Перун задыхался от нахлынувших на него ощущений, то Мокоши казалось, что и ее дыхание, и ее сердце остановилось от того, что ничего вокруг вообще не происходило.

- Скажи, что я ошибаюсь, и мы не поменялись нашими способностями… - она тянет это медленно и смотрит на Перуна с надеждой, потому что больше у нее ничего и нет. Только надежда на то, что все это – глупая шутка, аномалия и парадокс, который не имеет никакого отношения к реальности. Может, ей это вообще все снится? Хороший был бы вариант. Они бы утром вместе над этим посмеялись, - Я не могу так существовать. У меня как будто бы отняли способность чувствовать, - бормочет она под нос почти в отчаянии, когда слышит отдаленно похожие интонации и в голосе Перуна. Насколько это было для него возможным. И вот здесь кое-что она все-таки ощущает очень явственно. Почти так же ярко, понятно и безусловно, как и прежде: любовь к мужу, который сейчас оказался в сомнительной и сложной ситуации, а потому, нуждался в ее помощи. Ведь не только ей одной было плохо и непонятно. Он тоже оказался в аналогичных обстоятельствах. И было весьма эгоистичным сосредотачиваться только на самой себе.

- Заткнуть совсем не получится, - она виновато улыбается, вновь посмотрев в сторону супруга, - Даже часть перекрывать довольно опасно, потому что потом хлынет так, что от истерики невозможно удержаться будет, - и если в ее случае некоторые перепады настроения давно уже не требовали никаких объяснений, потому что Перун очень давно ее знал, то его истерика будет смотреться странновато, - Но ты можешь не пропускать все эти ощущения через себя, - она садится рядом с мужем, не боясь запачкать платье, потому что это меньшее, что сейчас ее волновало, - Информация, энергия, чужие и твои собственные эмоции – это реки. Они могут течь сквозь тебя, когда тебе нужно получить и считать информацию, а могут огибать тебя и не затрагивать, когда ты этого не хочешь, - женщина объясняет спокойно и сдержанно, понимая, что если она сейчас чувствует пустоту и недостаток ощущений, то у Перуна совершенно обратная проблема – его взрывает от нахлынувшего,

- Еще можно уклониться от считывания некоторой части, если ты ни с чем не соприкасаешься физически. Поэтому тебе лучше пока носить перчатки, - советует она. Мокошь знала, о чем говорила. Потому что отчетливо помнила, как первый раз, еще будучи ребенком, спустилась с отцом из Яви в Правь. Взрыв ощущений был такой, что она рыдала еще несколько часов к ряду и не в силах была совладать со всем, что чувствовала. Правда, в ту пору и силы ее были в разы больше нынешних, так что ощущала она всю боль человечества, а это для маленького ребенка – не самая простая и обыденная задача.

- Но есть и хорошее, - она улыбается, глядя в глаза мужа, а затем берет его за обе ладони и коротко целует в губы. Привычно, когда силы Мокоши были при ней, в такие моменты она чувствовала, как ее заполняет свет, тепло и бесконечное чувство любви к мужу. А еще радость, счастье, понимание того, как ценно то, что у нее есть, как ценен Перун рядом, как ценны все жемчужные бусины дней, нанизанные на нить их вечности. В такие моменты она пропускала через себя каждый из этих дней. В такие моменты муж становился для нее единым целым с нею, и это было потрясающе и невообразимо, - Хорошее тоже ощущается ярче, - тихо комментирует женщина, затем гладит мужа по щеке, снова улыбаясь ему и давая привыкнуть к новым чувствам, к новым краскам, к многообразию оттенков и какофонии звуков.

- Ты знаешь, кто именно это сделал? – вариантов было немного, но все-таки Мокошь хотела быть уверенной, убедиться, чтобы не бросать голословных обвинений. Вместе с тем она понимает, что для мужа все это в новинку, и он не знает, как уточнять полученную информацию и раскрывать ее во всей полноте, - Представь, что река не просто течет сквозь тебя, а что ты ныряешь в ее глубину, что вода вокруг тебя и заполняет тебя самого, что ты и есть – эта вода. Что ты видишь? Что чувствуешь? Какие образы мелькают перед тобой? – она говорит тихо, не торопит Перуна, зная, что в первые разы это бывает непросто. Вместе с тем Мокошь готова прийти на помощь, если ему будет слишком уж тяжело. В конце концов, они не знали, как надолго это все будет. Зато точно знали, что не зря приехали, и в этой чертовой губернии были проблемы, которые им предстояло разрешить, а затем наказать всех виновных.

Подпись автора

Ситуация была дурная. Если так подумать, то даже больше, чем дурная. Потому что даже в самых страшных своих ночных кошмарах, равно как и в самых страшных своих представлениях о том, что будет происходить в губернии, Мокошь и подумать не могла, что случится такое. Ее силы больше не будут ей принадлежать. Она перестанет чувствовать все так, как чувствовала. Она не сможет больше прикасаться к нитям своими руками, потому что из рук этих, стоило ими взмахнуть, будут лететь молнии. Ну, не бред ли это? Не страшный ли сон, значение которого можно было оценить, только оказавшись в этой ситуации, только поняв всю ее пагубную суть?

И все же, Мокошь старалась держать себя в руках. Во-первых, потому что паникой своей она никак не могла бы теперь помочь, во-вторых, потому что супругу сейчас требовалась поддержка гораздо больше, чем ей самой, потому что неудобства богини были связаны с ее неумением управлять своими новыми способностями, а неудобства Перуна с тем, что он на постоянной основе ощущал то, что не должен был по определению, то, что не принадлежало ему ни единого раза за почти пять тысяч лет их жизни. Конечно, он испытывал шок и потрясение, не знал, как с этим справиться и как скорое ему удастся это сделать. В том, что удастся, Мокошь не сомневалась. Ему нужно только собраться, немного времени и более подробное объяснение того, как все работает. У него получится. А пока, она будет рядом, чтобы сгладить острые углы, которых окажется совсем не мало. Теперь каждый эмоциональный всплеск рядом, любая тревога, любая, даже не выраженная эмоция, станет для него таким острым углом.

Мокошь смотрит на супруга очень внимательно и даже бровью не ведет, когда он огрызается своим «откуда мне знать?». Это ничего. И то, что он пока не понимает, как пользоваться своими новыми способностями, и то, что он не вполне способен ровно реагировать на вопросы, которые кажутся ему неуместными и неподходящими сейчас. Это Мокошь тысячелетиями ощущала весь спектр информационного и эмоционального фона вокруг себя, привыкла и научилась совладать с ним, а вот то, что сейчас происходило с Перуном она до конца понимала вряд ли, ведь сама-то прожила с подобными способностями всю жизнь, а супруг получил их только сейчас и это, пожалуй, было сравнимо с роем пчел, напавших неожиданно и из ниоткуда. И в плане фонового шума, и в плане болезненности «укусов».

- Все хорошо, - она улыбается, целует мужа в скулу и осторожно гладит его по плечу, - Все хорошо. Все обязательно получится. У тебя просто нет опыта. И ты вовсе не несешь чушь, - она качает головой, хорошо понимая, о чем говорит супруг. Улавливать родство аур – тоже не так, чтобы очень просто. Особенно учитывая, что того, кто это сделал, здесь, рядом не было. Но, кто-то близкий к Мокоши, но не она? Велес? Карачун? Она обоих достаточно давно не видела и точно знала, что обоим хватило бы их божественной и магической силы на реализацию такого фокуса. Вот только зачем? Да и сомневалась Мокошь, что кто-то из них стал бы менять Верховных способностями. Это был уровень игры подростков, а вовсе не серьезным заделом на будущее. Здесь скорее была магическая аномалия, ставшая следствием бесовской игры, или влияния места, святого для монотеистов. Будь у богини ее способности, она бы непременно сказала, как обстоит дело, но мучить этим Перуна она не стала бы теперь ни за что на свете. Его положение и без того казалось отчаянным и лучшее, что она могла для него сейчас предпринять – уехать поскорее в усадьбу, которую должны были уже закончить очищать, а значит, отсутствие обилия энергетических следов даст супругу немного отдохнуть, прийти в себя и временно принять, как данность, что теперь у него другие способности.

- Все будет в порядке. Мы обязательно со всем этим разберемся. Я тебе обещаю, - она берет его за руки, сжимает ладони и только по выражению лица мужа понимает, что слишком крепко. Теперь у нее были его физические возможности, так что переборщить было до крайности легко, даже если женщина этого не хотела, - Прости. Пока не ориентируюсь в том, как правильно распоряжаться твоими талантами, - она виновато улыбается, а затем поднимается на ноги, - Давай поскорее здесь все закончим и поедем в усадьбу. Там тебе должно стать лучше. Завтра придется проехаться по всей округе, уверена, что дело отнюдь не только в церкви, - она внимательно осматривается, вставая в центр помещения, силясь найти какие-нибудь еще следы чужеродной этому месту магии, но из прежних ощущений – ничего, а значит, и ориентироваться не на что. Что ж, придется исходить из того, что есть.

Мокошь молчаливо протягивает мужу руку, прося его подойти. Они хотели убраться отсюда, а для этого им нужно было покончить со всеми тварями, что обитали в этом месте. Она, конечно, избавила церковь от одного черта, но готова была поклясться, что их было здесь больше, когда они вошли. Бегать по углам и пытаться отыскать каждого, Мокошь не собиралась. Да и супругу требовалось научиться обращаться с его способностями, если они хотели привести здесь все в должный порядок. Не только в церкви. В их землях вообще. Ведь в конечном счете, Перун был абсолютно прав. Они были ответственны за своих людей, за свои усадьбы, за тех, кто был слабее, чем они.

- Сейчас тебе нужно постараться использовать «зов». Мысленно обратиться к существам, которые есть в пределах этого места, и потребовать их показаться тебе, - она смотрит на мужа так же, как смотрела на него всегда: с безоговорочной верой, любовью и знанием, что он обязательно справится и у него получится. Иначе попросту не могло быть. Это ведь был Перун. Он во всем был самым лучшим и совершенно неважно, что сейчас изменились обстоятельства и ситуация. Он справится. Обязательно, - У тебя получится, я точно знаю, - она уверенно ему улыбается, не испытывая и тени сомнения в успехах супруга.

- Просто закрой глаза, представь чертей, какими ты их обычно видишь, а затем приложи свою божественную силу, понуждая их показаться и оказаться рядом с нами, - мягко просит женщина, вставая рядом с супругом. Дело было не только за ним. Ей тоже нужно было использовать свои новые силы для целей уничтожения навьих тварей, раз уж сбежать в Навь добровольно они не пожелали. И будет лучше, если при этом Мокошь ничего не разнесет, никого не убьет, не покалечит, а заодно и не подожжет церковь.

Подпись автора

Слово «хладнокровие» Мокоши знакомо только потому что она достаточно хорошо образована и при желании могла бы принять участие в составлении учебника русской словесности. Но в остальном это было для нее совершенно бессмысленной абстракцией, которая стояла в оппозиции к ее взглядам, ее поведению, но в первую очередь, конечно же, к ее чувствам, ощущениям и представлениям о самой себе. Она никогда не была хладнокровной, она даже не пыталась таковой быть, не видела в этом никакого смысла, и просто удерживать все свои ощущения под неусыпным контролем, для нее было не самой простой задачей прежде.

По отношению к текущей ситуации это было удивительным образом и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо, потому что богиня понимала все, что ощущает сейчас супруг, понимала все его тревоги и могла разделить их, даже не имея прежнего уровня чувствительности и вовлеченности. Да, она ощущала себя сейчас так, будто у нее вырвали сердце из груди, или заморозили его там же, чтобы она могла чувствовать только отголоски того, что было прежде. Но она все помнила. И отлично понимала, что сейчас Перун переживает не самые лучшие моменты своей жизни. А раз помнила и понимала, значит, могла его поддержать.

- Ничего страшного. Эмоции, информация и сверхчувствительность это то, с чем учишься обращаться годами, даже если они у тебя с рождения. У тебя получится тоже. Просто не сразу, - она ободряюще улыбается мужу, молчаливо обещая, что все обязательно будет хорошо. Они с этим разберутся. Конечно, если бы у нее сохранились ее способности, разобрались бы они гораздо быстрее, одно только потому что она бы при помощи магии вычислила шутника, а Перун бы топором научил его не шутить так больше, но обстоятельства были иными. И им придется с ними считаться. Но они обязательно все вернут на место. Ведь хотя Мокоши и понравилась сама возможность держать молнии в своих руках, она все равно ощущала себя не на своем месте. Активные способности вообще претили ее пассивному женскому началу, но рассуждать об этом сейчас, уж точно было бы не ко времени.

Мокошь ни капли не сомневается, что у нее получится. Потому что хотя она до сих пор была сосредоточена на том, чтобы тяжелое потрясение пережил муж, а потому не проявила своего истинного отношения к обмену силами, в действительности ей очень понравилось красиво швырять молнии во все стороны. Первичный испуг очень быстро спал, когда женщина убедилась, что она ничем не навредила Перуну, но молнии в целом ей очень даже нравились. Во-первых, это было красиво…

- Подожди, - она смотрит на мужа так, словно собирается спросить нечто чрезвычайно важное для текущей ситуации, - Скажи, а можно создать шаровую молнию? А сделать так, чтобы она была как большая сфера, а оттуда много маленьких молний било во все стороны? – ну и что, что ей в девятнадцатом веке пришла в голову идея изобрести диско-шар? Боги всегда были двигателями прогресса в той или иной мере, - А можно заставить молнию светить, как факел? – уточняет женщина, не торопясь акцентировать свое внимание ни на каких чертях, - А ты ведь еще и летать умеешь, да? – опробовать все способности мужа разом было идеей не безусловной, но все-таки очень интересной. В прошлом она, конечно же, видела его, парящим и мечущим молнии. Славяне его именно таким, в основном, и представляли, но для Мокоши Перун всегда был любящим и заботливым мужем, и все эти картинки как-то стирались из памяти, как не столь важные. Но попробовать самой? Попробовать самой, это совсем другое дело!

У нее все получится, Мокошь отлично это знала, потому что ей все нравилось, и это было даже весело. А когда ей было весело, получалось у нее все, что угодно и довольно легко. Женщина больше переживает за супруга, не в последнюю очередь, за его задетое мужское самолюбие, а потому, ей тоже очень хочется, чтобы у него получилось. Успешно, быстро и желательно просто. Потому что разочаровывать мужа в самом себе уж точно никак не входило в планы богини. Между тем, ментальные воздействия, все эти призывы, чтение информации, концентрация намерения на магии, или управлении духами – все это было материей довольно непростой для тех, кто был привычен к тому, что их мысль – просто мысль, а не энергетическое оружие. Но это ничего, ведь Перун пробует впервые. Первый раз всегда не так уж просто, как того хотелось бы. Если же вся эта кутерьма со способностями затянется, он обязательно научится. Против своей воли, пожалуй, но научится совершенно точно. У него просто не останется другого выбора.

Молнии сыплются из ее рук так, будто Мокошь всю свою жизнь училась с ними управляться. За исключением того, что промахивается она ровно каждый второй раз и паре чертей достается куда больше, чем требовалось, чтобы стать горсткой пепла, справляется она и впрямь неплохо. Поначалу женщина чувствует легкое напряжение, боясь, что если не будет держать себя под контролем, навредит Перуну, но затем она почти что входит в азарт и после предупреждения супруга о существе справа, уничтожает черта почти что щелком пальцев, а по факту – взмахом руки.

Мокошь не то, чтобы горда собой, это сейчас не имеет вообще никакого значения. Она просто в восторге от того, что собственными руками мечет молнии. Это потрясающе! Женщина на пару мгновений опускает взгляд на собственные ладони, довольно улыбается, а затем обнимает мужа, стараясь не переоценивать собственных способностей и не раздавить его нечаянно в своих объятиях. Прежде-то даже самые крепкие были ему нипочем, а сейчас Мокошь никак не могла понять пределы своих физических возможностей.

- И у тебя чудесно вышло. Видишь? Ты справился. Все получится, нужно только больше опыта и концентрации, - у нее нет сомнений в Перуне точно так же, как нет сомнений в самой себе. С чего бы? Да, ситуация была новой для них, но Мокошь знала мужа и знала, на что он был способен. Он со всем этим справится, как только возьмет себя в руки и поймет, что ничего катастрофического не произошло.

Впрочем, вероятно, что с «ничего катастрофического» женщина слегка недооценила сложившуюся ситуацию. Потому что невозможность легко и играючи открыть даже самую тяжелую дверь весьма закономерно не нравится Перуну. Мокошь могла бы, конечно, сейчас ткнуть указательным пальцем и заставить дверь вылететь вслед за чертями, но унижать супруга она намерена не была, да и считала, что ему будет полезно временно привыкнуть к своей не столь высокой физической силе. Здраво оценивать положение вещей следовало всегда, но теперь, когда они оказались в такой ситуации – особенно.

Разговор со священником не выдается слишком долгим. Он с подозрением косится на сияющую княгиню, затем с опаской – на церковь. Мокоши все равно, что он думает. Они свой долг выполнили хотя бы в этой части губернии. Со всем остальным еще предстояло разобраться, и простым это быть, совсем не обещало. Но сейчас женщина концентрируется вовсе не на предстоящих трудностях. У них тут уже была одна. Семейная. И она казалась важнее, всех прочих.

Конечно, богиня дает мужу возможность выплеснуть его негодование. Само негодование ей отлично понятно и она заглядывает в глаза супруга, тем самым выражая свою поддержку и свою готовность ему помочь всем, чем ей удастся ему помочь. Женщина осторожно сжимает его ладони, отлично зная, что порой это очень помогает. Она всегда находила опору в муже, и тепло его рук было сравнимо по ощущениям с теплом очага, уютом дома и спокойствием Прави.

- Глупости, - тихо говорит женщина, накрывая ладонь мужа своей, - Ты получил совершенно новые способности. Так стоит ли винить себя за то, что у тебя не получается с ходу ими управляться? – у нее тоже с молниями было не безупречно. А это только молнии, а не весь спектр того, чем владел Перун, - В довесок, это совершенно новые для тебя ощущения, они сбивают с толку и дезориентируют. Поверь мне, я знаю это, как никто другой, - она ободряюще улыбается мужчины и целует его в скулу, - Все получится. Я тебя научу. А потом мы все исправим. И будут тебе снова двери открываться без приложения силы, молнии сыпаться во все стороны по твоему разумению и все остальное, - она целует его снова, на этот раз уже в губы, желая, чтобы приятные ощущения переселили все его тревоги. Мокошь знала, как сложно жить с ними, не зная, куда их деть.

Экипаж прибывает в усадьбу совсем скоро. К тому времени здесь уже закончили с мытьем  окуриванием, стало чище, но это все, что женщина сейчас может сказать, потому что ничего больше она просто не чувствует. Но если подействовало, то и Перуну здесь должно стать легче, чем в церкви и чем где бы то ни было еще.

- Ваша Светлость, - за неимением управляющего, кланяется им чуть ли не в пояс теперь ключница, - И прибрались, и пирогов уже испекли, желаете ли чаю? Или еще чего? – желание услужить господам, прибывшим из Москвы, сейчас почему-то раздражает, хотя в сущности, в этом заключалась работа дворовых. Мокошь жестом дает понять, чтобы к ним не приближались, потому что знает, что аура смертного сейчас может ввергнуть Перуна в беспросветное уныние, ведь от божественной она отличалась радикально, особенно если речь не шла о детях.

- Пироги подай с чаем в нашу спальню. Но прежде скорее ванну горячую, кусок самого душистого мыла и мочало непременно из осины приготовь нам, - строго, но вовсе не грубо распоряжается княгиня, сжимает руку мужа, переплетая их пальцы и ведет его в их покои, где пока нет людей, а значит, ему будет полегче.

В этот раз сама Мокошь только руки и лицо умывает принесенной водой, а в горячую воду усаживает Перуна, прежде прогнав всех. Женщина садится на табуретку рядом с ванной, и какое-то время неторопливо водит мочалом по груди, плечам, шее и спине супруга, тихонько, что-то напевая. Осина абсорбировала собранный в церкви негатив и вообще нейтрализовывала любую энергию в пределах непосредственной близости, кроме, пожалуй, энергии самой Мокоши. Вода смывала с Перуна все, что он успел нахватать за их короткую поездку по неопытности. Ну, а мыло… Мыло просто хорошо пахло.

- Легче? – тихо спрашивает богиня, внимательно и чуть настороженно глядя на мужа, - Не все места будут такими, как те. Не везде ты будешь ощущать себя так плохо, - она улыбается чуть задумчиво, - Знаешь, о чем я подумала? Мы ведь обменялись силами. Полностью. Значит, и моя связь с матерью сейчас тоже у тебя. Тогда, завтра тебе нужно будет пойти погулять босым по земле. Это… - она пытается подобрать слова, чтобы описать ощущения, но передать их, пока не почувствуешь сам, невозможно, - Это потрясающе. Тебе обязательно понравится.

Подпись автора