- То есть, как это не приедут? – Мокошь не повышает голоса, но интонации ее такие, что абоненту на том конце телефонного провода становится весьма некомфортно, ведь говорить ей, что фуры не просто задержатся на пару дней, а в буквальном смысле не приедут, вообще, совсем – это весьма неоднозначный способ потерять работу и уйти в бессрочный отпуск без права восстановления и возможности прокормить своих детей. Женщина непонимающе смотрит на экран своего компьютера и понимает, что, в общем-то, да. Машины и груз, которые должны быть здесь уже через день, вообще еще не выехали из Магадана. А ехать до Москвы им больше десяти тысяч километров. Что снижало шансы на отсутствие проблем при дальнейшей работе, примерно вдвое. Надо было договариваться с проклятыми японцами о доставке прямо в Москву, но теперь думать было уже поздно. Хотели сэкономить денег. Сэкономили.

- Ну, просто понимаете, Владислава Радимировна, дело в том, что там эти проклятые двести километров на Р504, которые между Магаданом и Якутском… - он неуверенно тянет, понимая, что оправдание-то, в целом, так себе и не зная, кажется, как объяснить суть проблемы. Оно и понятно. Мокошь вряд ли внемлет подобным аргументам. Она вряд ли внемлет вообще каким-нибудь аргументам, потому что дело есть дело, они здесь не прохлаждаться нанялись. И если дальнобойщики не хотят выполнять свою работу – найдите, мать вашу, новых!

- И? Р504 опять затопило? Перекрыли? Нет половины дорожного покрытия? Что? В чем дело? – все эти проблемы были решаемы, если не при помощи вмешательства их нефтяного холдинга, то при помощи божественного вмешательства уж точно. Просто пусть скажут ей, наконец, в чем конкретно дело. Бандиты? Волки? Шаманы, идущие свергнуть Велеса? Что?

- Н-е-е-е-т, не в этом дело, - то, что взрослый мужик мнется, как девчонка, раздражает Владиславу весьма сильно, но она старательно держит себя в руках, потому что это – ее работа. Перуну, пожалуй, лучше вообще ничего подобного не слышать, в противном случае, он будет разочарован, а его разочарование грозило дурно отыграться на всех них.

- Боги, ты можешь просто объяснить, в чем конкретно проблема с этими чертовыми фурами? Если не хотят ехать эти дальнобойщики, уволь их к чертовой матери, назначь двойную зарплату за этот переезд новым и пришли мне груз. У меня нет времени! – времени у них и правда немного, даже откровенно мало, поэтому Мокошь нервничает. Она не любит, когда, что-то идет настолько не по плану, к тому же из-за причин, которые ей уже четверть часа не могут внятно назвать в трубку, обходясь все какими-то нелепыми намеками, подсказками, недоговоренными фразами. Какого хрена там вообще происходило, если взрослый мужик был не в силах этого объяснить? Мокошь была заинтригована и только поэтому не орала в трубку во все горло.

- Просто понимаете, обычно мы ездим по объездной, чтобы не заезжать на те самые двести километров, но сейчас объездная на ремонте, фуры там пустят только к осени, а мужики отказываются ехать по проклятой дороге. В буквальном смысле проклятой, понимаете? Там вечно, что-нибудь происходит и говорят, что мужики не раз там видели какую-то чудную… Нечисть, Владислава Радимировна! Нечисть! – он произносит это с такой интонацией, что Мокоши в пору либо поверить, либо посчитать, что управляющий их складом в Магадане совсем свихнулся. Нет, ясное дело, он же жил в Магадане, шансов не рехнуться у него было не то, чтобы очень много, но… Это? Разве они не знали, что самая чудовищная нечисть, которая водилась на земле – Боги – возглавляли холдинг и могли скрутить их в бараний рог?! Хотя да, вообще-то они не знали.

- Ты че, рехнулся, Игорь? – глухо вопрошает Мокошь в трубку. Она поверить не может в эту чушь и в то, что взрослые мужики, а не пятилетки в лагере у костра, вверять в какую-то там нечисть и отказываются работать из-за этого. Нет, она, конечно, тоже не хотела работать, но выдумывала для этого куда более внушительные оправдания, например, «мне нечего надеть», или «у меня ноготь сломался», но это?! Что с этими людьми не так?!

- Владислава Радимировна, вы не понимаете… - он не успевает договорить, потому что Владислава Радимировна с трудом растягивает последние капли своего итак небезграничного терпения. Лучше было не продолжать.

- Это ты не понимаешь, Игорь. Если завтра в пять утра фуры не выйдут из Магадана и не прибудут на наш завод в Москву через неделю, мы попадем, примерно на двести пятьдесят миллионов долларов. Я доходчиво объясняю? Если мы попадем на двести пятьдесят миллионов долларов, то Вячеслав Юрьевич приедет и сам лично оторвет тебе башку, потому что двести пятьдесят миллионов долларов это очень-очень большая сумма. Так что ты сейчас завалишь, пойдешь на склад, соберешь дальнобойщиков и объяснишь им, чем чревато отлынивать от работы, к тому же, по такой дебильной причине. А когда ты их убедишь, ты позвонишь мне и сообщишь об этом. Я ясно выразилась? – интересуется Мокошь в трубку, слушает молчание, а затем тихое и обреченное «ясно».

- Вот и славно, Игорь. Хорошего дня, - она нажимает на кнопку отбоя, поднимается из-за стола и еще какое-то время смотрит в высокое окно из своего кабинета, не решаясь, стоит ли отвлекать сейчас мужа. Но что-то внутри нее говорит, что стоит и спустя пять минут, убедившись, что Перун один, женщина заходит к нему и закрывает за собой дверь.

- Фуры из Магадана не выехали, - сообщает она почти сходу, подходя к столу, за которым сидит супруг и присаживаясь на самый его край, - Этот идиот, Игорь, говорит, что дальнобойщики отказываются ехать по Р504. Не поверишь, почему, - она хмыкает, поправляя рыжие волосы, а затем взглядом окидывает стол, на котором три чашки кофе, - Ты вообще ел сегодня? – интересуется женщина, зная, что позавтракать они оба не успели, а обед ей доставили прямо в кабинет, потому что дел было невпроворот, - Потому что на отрезке дороги в двести километров, водятся призраки. Как тебе такое объяснение нежелания работать?

Подпись автора

Чтобы русский мужик боялся какой-то там нечисти и призраков? Впрочем, Мокошь видела многих русских мужиков, все они были разные, но с подобным, признаться, сталкивалась впервые. Нет-нет, еще во времена, когда у них были крепостные, случалась иная придурь, после которой мужик с очумелым видом во двор врывался и кур пугал, но как потом, привычно, оказывалось, все это случалось исключительно с перепоя, или похмелья. Ушат холодной воды быстро уничтожал и чертей, и бесов, и кого угодно еще, потому что Мокошь отлично знала, что встреча с представителями подлунного мира воплями и бегами не заканчивается, от такой встречи просто так не уйдешь. Кажется, пару раз у них бывало, что не на шутку расходились полудницы, но брат быстро успокаивал их порывы, покуда крестьянам надо было работать.

Тем не менее, сейчас единственный русский мужчина, который волнует Мокошь – исключительно ее муж, его близость и тот факт, что они целый день не виделись, а все еще говорят о делах. Он, в довесок, еще и ничего не ел, а время пятнадцать минут шестого и женщина смотрит на него укоризненно, качает головой, а затем тихо смеется, когда он тянет ее к себе, опирается руками на его плечи и отвечает на поцелуй, - Поужинать, - склонив голову к плечу, все еще внимательно глядя на супруга, отвечает женщина, а затем гладит его по щеке, - Время уже шестой час. Нужно отвлекаться от работы хоть ненадолго, Вячеслав Юрьевич, - но он, конечно, не отвлекается, потому что фуры из Магадана это очень важно. Мокошь и сама это знает, а потому, все еще стоя вплотную к сидящему супругу, не мешает ему вести диалог столь же однозначный, сколь был у нее самой всего пару десятков минут назад. Может быть, муж будет более убедителен в своих доводах, разрешая эту странную – во всех отношениях – ситуацию?

Но судя по тому, какие обрывки слышит женщина, ничего умнее Игорь все еще не придумал и бормочет все ту же чушь. Вообще-то на него это было не очень похоже, потому что в Магадане никаких проблем у них, привычно, не бывало. Задержки на двенадцать – двадцать четыре часа? Да. Но они всегда заложены в возможность. Более того, конкретно у них всегда заложена задержка на трое-четверо суток, потому что дорога из Магадана это в буквальном смысле дорога через всю страну, а как известно, в России было всего две проблемы и если с первой они столкнулись только теперь, то вторая была перманентной.

- Это странно, - согласно кивая, подтверждает женщина. С Игорем работали не первый год, с дальнобойщиками – тоже. Таких сложностей до сих пор не возникало, и причина им была неочевидна, - Может, их купили конкуренты? – предполагает Мокошь неуверенно. Неуверенно, потому что в таком случае, поведение все равно было идиотским. Могли бы придумать какую-нибудь другую ерунду. Могли вообще просто сжечь, или выкинуть эти японские цистерны, в которых нефть хранилась в разы дольше, да и транспортировалась проще, полностью исключая разлив. Учитывая, что цистерны были нужны для осуществления фьючерса, по которому они работали уже два года, влететь на двести пятьдесят миллионов очень не хотелось. Всегда был вариант переправить груз по старинке, в старых цистернах, но в таком случае, все это вообще было зря. Очевидно, что нефть в Москве не разливали и груз везли сюда с тем, чтобы местные технологи могли убедиться в том, что японцы и впрямь изготовили нечто инновационное. В конце концов, контракт был очень важен, финансово состоятелен, да и связь с зарубежными партнерами терять не хотелось до крайности, к тому же, подводя их посреди года. Не говоря уже о расторжении очень ценного контракта, который желали получить не только они.

- Сейчас все равно ничего не решим. Поедем в ресторан? Поужинаем и подумаем, что делать дальше, - предлагает женщина, отходя от супруга. Последний месяц работы был очень интенсивным, но сегодня точно все навалилось разом. Мокошь не жаловалась, но позаботиться о том, чтобы супруг не был голодным, казалось теперь наиболее важным. Да и отвлечься от работы ему тоже не мешало бы. В конце концов, они сегодня весь день провели в излишнем напряжении. Так что, женщина растерянно потерла шею, забрала пиджак из своего кабинета, заперла его и вышла с тем, чтобы дождаться мужа у лифта.

До ресторана по вечерним пробкам они добирались всего около сорока минут, что было, конечно, большим успехом. В это заведение они ходили регулярно, их здесь отлично знали, так что, весьма любезный администратор, сразу предложила уединенный столик в отдельном зале. Мокошь лениво пролистала меню, хотя знала его, кажется, вообще наизусть, выбрала привычные для себя позиции и отвлеклась на сообщение в корпоративном мессенджере. Игорь. Женщина открыла диалог и с изрядным удивлением обнаружила видео, снятое, очевидно, на телефон, одним из дальнобойщиков. Точно, кем-то из дальнобойщиков, учитывая, что за мат там стоял. Дело происходило в фуре, едущей на непозволительно высокой скорости по трассе. Судя по тому, с какой скоростью мелькали знаки, водитель нарушал все разумные ограничения и вообще забыл о том, что он – не на легковом автомобиле. Но вот ведь странность, несмотря на скорость, в окне нет-нет, а мелькало чье-то искаженное злобой лицо. И стоит водителю вытянуть руку, как становится ясно, что это, что-то бежит за фурой. Бежит на скорости порядка ста километров в час? Бред какой-то. Мокошь нахмурилась, автоматически потянувшись за принесенный бокал с соком, побултыхала трубочкой и отпила немного. Что ж, это и впрямь было странно. Как и вся эта дурацкая ситуация.

- Знаешь, может быть, там и не призраки, но существует некоторая доля вероятности того, что на дороге разбушевалась какая-то иная тварь. Хотя здесь особенно и не разглядишь. Может, и правда неупокой, - она пожимает плечами и протягивает телефон мужу, позволяя посмотреть и ему. Фотомонтаж, подлог? Мокошь слишком хорошо чувствовала исходящую от картинки энергию. Нет, это было правдиво, но что именно?

- Знаешь, не думала, что когда-нибудь скажу это вслух, добровольно и сама, - она усмехается, отпивает еще немного сока, глядя на супруга, - Но может быть, нам стоит взять наш самолет и слетать в Магадан? Разберемся со всем этим сами.

Подпись автора

Разница в восприятии у столичного жителя и жителя какой-нибудь очень дальней периферии, была огромна. От того и не получалось у Игоря из Магадана понять своего босса в лице Вячеслава Юрьевича, ведь сказали ему, что там натуральная нечисть, а он со своими цистернами. О том, то время от времени ими управляет еще и женщина, вообще следовало помалкивать, потому что [и Мокошь была готова на это поставить] он стал считаться с женским голосом на том конце телефонного провода только после того, как Перун на пальцах ему объяснил, что делом руководит он, но если Игорь не будет слушаться распоряжений Владиславы Радимировны, он отправится в утиль быстрее, чем архивные бумаги за девяносто восьмой год. Так что тот факт, что женщина его не понимала и просто считала, что он сошел с ума, Игоря не удивлял. Бабы ведь, что с них взять? Но правда была в том, что и Владислава, и Вячеслав, как столичные жители смотрели на всю эту ситуацию с удивлением, если так можно было корректно выразиться. Ведь ситуация была попросту нелепа и абсурдна, а нелепые и абсурдные ситуации, при которых вы можете потерять очень большие деньги, оставались таковыми даже если вы – Верховный Бог славянского пантеона и его жена.

Иными словами, нет. Мокошь вовсе не считала, что Перун был слишком строг, или предвзят, или поспешен в выводах. В конце концов, какой нормальный человек, занимаясь настолько большой игрой, мог бы помыслить о каких-то там призраках, привидениях, или тварях на дорогах? Конечно, они оба встречались с подобным, потому что не раз приходилось утихомиривать буйных духов, особенно с приходом христианства, которое с ними не дружило, не считалось, не работало и не стремилось к тому, чтобы направлять на нужные работы и энергию – в нужное русло. Но это было так давно, что теперь Мокошь и не могла сказать, когда именно. Нет, домовые, лешие, болотники, водяные – их всех можно было встретить даже у кое-каких прудов в Москве, не говоря уже о других городах. Но все больше они были пассивны, безразличны, уставшие и в спячке. А на той дороге совершенно определенно был кто-то живее всех живых. В фигуральном смысле, судя по всему.

- Нет, не зря. Если бы ты поверил ему на слово, к тому же по такому нелепому поводу, это стало бы поводом полагать, что нас можно облапошить и по другим, более значимым вопросам, - хотя куда уж более значимый вопрос, чем фьючерс на двести пятьдесят миллионов? – Переживут, - сухо отрезает она, отлично понимая, что за риски им всем хорошо доплачивали. Может быть, не за сверхъестественные, может быть, вообще не за близкие, но это ничего страшного, Владислава на полгода оплатит им всем на склад психотерапевта. Не хватало еще, чтобы супруг переживал о такой ерунде. В конце концов, никто даже не умер. Пока.

- Четыре часа утра? – она супится, выражая свое недовольство, - В «Домодедово» нас совсем стали забывать, - женщина коротко усмехается, а затем во вполне благодушном настроении продолжает ужин. Да, Мокошь была не большой любительницей ранних перелетов, но предпочитала не портить себе настроение такими вещами. По крайней мере, перед тем как им предстояло весьма важное и, скорее всего, совсем не быстрое дело на другом конце земли.  Поспит в салоне. Благо, что он был оборудован соответствующими капсулами, давая возможность полноценно отдохнуть не только в кресле, но и даже на кровати.

- Не хотелось бы, - соглашается женщина, устраиваясь на плече у супруга, поправив рассыпавшуюся копну огненно-рыжих волос, - Надо будет взять с собой несколько полезных вещей, - уточнять вслух, при водителе и охране Мокошь, конечно, не торопилась. Верный Леня, повидавший в девяностые вообще все и ничем уже не удивлявшийся, был теперь на пенсии, жил в большом доме, подаренном ему на свадьбу Вячеславом Юрьевичем и наслаждался спокойной и безбедной старостью. Он заслужил это, как и те редкие визиты своего нестареющего босса с супругой. Нет, он так никогда и не узнал, кто именно они такие, не пытался поднять из этого шума и никому не рассказывал правды. Правды о том, что они так и остались молодой парой лет тридцати пяти, несильно изменившейся во внешности, но достаточно, чтобы не вызывать никаких подозрений. Он доверял им. А они доверяли ему. И делали все, чтобы остаток своих дней [а Мокошь позаботилась о том, чтобы их было достаточно] провел в счастье, благополучии и покое. Но это, конечно же, создало им некоторые сложности, потому что найти нового неутомимого и верного Леню было сложно, а Мокошь с Перуном после девяностых мало, кому доверяли по-настоящему.

- Придется провести там несколько дней, судя по всему. Можно считать, что отправляемся в поход, - смеется женщина, уже когда они заходят в дом. Ложиться спать не имеет никакого смысла, так что, Мокошь неторопливо собирает вещи, выбирая их, как нечасто с нею бывало, по принципу удобства, а не красоты. Впрочем, некоторые странные, с точки зрения обывателя, предметы, тоже ложатся в чемодан. На этот раз всего две штуки против обычных пяти – минимум. И в этом выражается надежда Богини на то, что они на самом деле не задержатся в Магадане и решат все достаточно быстро. Выезд за два часа и перед ним они еще успевают выпить чаю, обсудить пару рабочих вопросов и обменяться мнениями по поводу происходящего. Впрочем, Мокошь разумно считает, что выводы делать рано. Не увидит – не поверит.

Полет проходит весьма спокойно, потому что лететь семь часов, на дворе глубокая ночь, капсула с кроватью уже готова ко сну и Мокошь не отказывает себе в том, чтобы устроиться на груди у мужа и уснуть до самого прилета, о котором их предупреждают за полчаса. По Магадану уже семь вечера, начинало смеркаться, благо, что встречающие не опоздали ни на минуту и уже спустя час, Богиня распаковывала вещи в их доме у бухты Нагаева. Настроение у Мокоши в мгновение ока улучшилось. Вокруг была природа, какой в Москве не отыщешь, вода, которую она так обожала и лето, которого они не видели, сидя в своих офисах, уже очень давно.

Владислава, конечно, не может игнорировать близость воды и хотя уже стемнело, она все равно, смеясь тащит супруга на пляж в ста метрах от дома, убеждая, что они непременно должны искупаться. Ехать все равно никуда уже было нельзя, все дела требовалось отложить на утро, а Мокоши, несмотря на прохладу, казалось, что погода на улице просто потрясающая. Так что, она плещется в воде до синих губ, явно довольная происходящим, но потом до ночи согревающаяся под горячим душем.

Утром она чувствует себя прекрасно, даже готовит им обоим завтрак и не слишком задерживается с выбором нарядов. Что тут выбирать? Они ведь в Магадане. Джинсы, куртка и ботинки – лучшие друзья для этого странного, совсем не похожего на Москву, города. Они приезжают на склад к десяти утра. Здесь тебе и растерянный, напуганный приездом высокого начальства, Игорь, и не менее напуганные дальнобойщики.

- Вячеслав Юрьевич, Владислава Радимировна… Вы… Здесь? – он что, думает, что и они ему теперь привиделись? Ну, так пусть снимет видео! Потому что да, они здесь, с явным намерением разобраться во всем происходящем, - Я не ожидал, даже не знаю, что сказать… Ребята тоже не ожидали… Зачем вы приехали? Сделать ведь все равно ничего нельзя, - бормотания мужчины, что чешет теперь затылок, кажутся раздражающими и Мокошь, глянув прежде на Перуна, жестом их прерывает.

- Сначала покажи нам груз. Мы хотим увидеть, что с ним все в порядке. Со всеми фурами. Накладные на них. А потом найди нам того, кто отвезет нас на те самые заветные километры. Хотим сами посмотреть, что там, - весьма прохладно отзывается женщина, глядя на мужчин неподалеку.

- Но, Владислава Радимировна…

- И пусть прежде завезет нас в магазин, который торгует походным снаряжением. Мы останемся там. На пару дней.

Подпись автора

Владислава бы ничуть не удивилась, окажись, что никаких фур нет, груз уничтожен, а документы – сплошная фикция. Да, это бы объяснило все разом и без этих глупостей о призраках, нечистой силе и прочей ерунде, которая не имела ровным счетом никакого отношения к делу. Но, как ни странно, и фуры, и груз, и документы в порядке. Вообще-то очень странно было заниматься проверкой самостоятельно, но учитывая обстоятельства, Мокошь вообще все предпочла бы теперь делать собственными руками, избегая чьего-либо постороннего вмешательства, потому что до сих пор, ничего хорошего оно им не принесло – только сложности с мужчинами, которые вдруг обнаружили, что боятся ехать по какому-то жалкому отрезку пути. Признаться, Мокошь вообще этого не понимала. Ведь эти люди собирались проделать путь через всю Россию, на фоне которых двести километров – сущий пустяк. На их месте она бы переживала за оставшиеся десять тысяч.

Проверка груза и документов не вызывает у Игоря никакого беспокойства. Он точно знает, что с фурами и бумагами все в полном порядке. Впрочем, вероятно, так оно и есть, потому что он вряд ли решился бы утверждать хоть по телефону, хоть в глаза высокому начальству, что дело в призраках, если бы дело было в том, что он где-то крупно накосячил. Нет, во втором случае ему совершенно определено было бы куда выгоднее выброситься в окно до встречи с Богдановыми и одно то, что он этого не сделал, в общем-то, весьма ощутимо свидетельствовало в его пользу.

Больше задерживаться не было никакого смысла. Мокошь не боялась ни того, что было на той трассе, ни того, что было возле нее, так что, им следовало поторопиться. Чем дольше фуры стояли здесь, тем меньше у них было реальных шансов доставить груз вовремя, а этот чертов груз был очень им нужен. Гораздо больше, чем разборки с мертвяками на дороге. Или кто там это был?

Благо, что Игорю вполне достает ума для того, чтобы не спорить и преодолеть свой страх. Очевидно, его шокирует решение Богдановых пару дней провести у «проклятой» дороги, но Мокошь намеренно повторяет это несколько раз неподалеку от дальнобойщиков, понимая, что как бы там ни было, а лучшим доказательством того, что дорога эта безопасна и ничем им не угрожает, будет то, что начальство само туда поедет и спокойно вернется, не испытывая на этот счет излишних предубеждений. А Владислава полагала, что предубеждения там и впрямь будут излишни, даже если на дороге и впрямь завелась какая-то тварь. Они с этим разберутся. Непременно.

Магазин с походным оборудованием здесь не очень, но тащить профессиональную палатку из Москвы, было бы несколько странно. Так что, обходятся тем, что есть. К тому же, на улице все-таки не зима и лютый мороз, а теплое лето и уж погодные условия им угрожать будут вряд ли. Закупаться в «Пятерочке» вместо «Азбуки вкуса» было несколько странно, но Владислава вообще не ходила по продуктовым – у них дома для этого были специально обученные люди, так что, для нее одинаково странен был бы любой из вариантов. По ходу дела она прихватывает только пару йогуртов, оставляя все прочее на откуп Перуна. Он-то точно должен был знать, что может им понадобиться. Походы были ему родной стезей. Правда, в основном, военные, но какие времена, такие и походы.

Дорога оказывается ничем особенным не примечательной ровно до тех пор, пока они не начинают приближаться к искомому отрезку. Мокошь ощущает странное. Перед глазами появляются мошки, чувство легкого марева дестабилизирует ее, не давая толком сосредоточиться на дороге, или чем-то вокруг. Женщина глубоко вздыхает и оказывается удивительно обрадованной тому, что они могут, наконец, выйти из машины. Несколько глотков свежего воздуха помогают, она перебрасывает рюкзак через плечо и прощается с Игорем. Двести метров до искомого отрезка преодолеть не стоит ничего, но ощущения лишь возрастают, по мере того, как Богиня воспринимает информацию с этого места, теряя не то энергию, не то концентрацию, не то чувствуя себя неважно по какой-то другой причине.

- И мне тоже, - просит она мужа тихо, когда он закуривает. Пара затяжек и впрямь помогает немного прийти в себя, Мокошь оглядывается и сходит вниз с дороги, к обочине. Обычная земля, обычные для этой местности растения, обычная дорога. А все нутро все равно грозит вывернуться наизнанку, - Паршивые ощущения, скажу тебе, - глухо произносит Владислава, щуря глаза, - Идем, - она кивает в сторону места, которое Игорь обозначил, как опасное и решительным шагом направляется в его сторону. Медлить не было смысла. Но чем ближе они становятся, тем хуже чувствует себя женщина, впрочем, ничем не давая понять этого супругу. Но стоит им перейти заветную, хоть и невидимую черту, все исчезает. Мокошь останавливается, прислушиваясь к себе и понимает, что они на месте.

На месте…

На месте чего?

Сейчас у нее нет ответа, но это чертово «на месте» так и заполняет разум, не давая ни единого мгновения для того, чтобы в этом усомниться. Что ж, что бы за место это ни было, они непременно с этим разберутся. Они ведь за этим сюда приехали?

- Давай поставим палатку вон там, - она указывает на место метрах в пятистах от дороги, где, кажется, достаточно свободного места, тихо, чисто и фонит чем-то непонятным. Нет, будь они людьми, Мокошь бы непременно старалась держаться оттуда подальше, но они не люди и они пришли, чтобы разобраться с происходящим. Так что, быть поближе к эпицентру событий, было, пожалуй, лучшей идеей.

- Знаешь, ощущения такие, будто мы попали в пограничье между Навью и Правью. Будто снова привела Мару учиться к Яге.

Подпись автора

Мокошь теперь всегда вздрагивает, стоит мужу заговорить про Навь и про переход. Доселе им это знакомо было только, разве что, с рассказов дочери, но она упоминала неохотно и вообще не особенно считала это нужным. Теперь женщина понимает, что благодарна Маре за это, но в ту пору ей не вполне понятна была причина, по которой дочь молчит. А еще теперь женщина понимает, что не одна Морена в их семье в курсе, что такое переход и как это работает. И от этого мысли Мокоши становятся мрачнее, и только пальцы супруга, сжимающие ее плечо, недвусмысленно намекают на то, что ей не нужно тревожиться об этом сейчас. Наверное, этот страх никогда ее не отпустит, что бы она ни делала.

- В порядке, - она коротко улыбается супругу, затем так же коротко целует его уголок губ. Ощущения все еще до крайности странные. Мокоши кажется, что все вокруг вязкое, липкое, замедленное, хотя стоит присмотреться и ощущения исчезают. Сверхчувствительность Богини к энергиям различного типа и возможность получить информацию почти из любого предмета и даже земли, теперь играла с нею злую шутку. Она хочет считать все, что необходимо, но вместе с тем, не может этого сделать, потому что не хватает сил, чтобы сосредоточиться. Это было весьма необычно, даже странно, пожалуй, но женщина не торопится беспокоить супруга, испытывать панику и даже подобие страха. Нет, мерзкие щупальца недоумения подбираются к сердцу, но даже они пока не берут верха. В конце концов, она была Богиней на родной земле. Что бы за твари тут ни были, она их не боялась.

- Если и правда неупокоенные… - задумчиво тянет женщина, - То почему, в таком случае, они не уходят, как думаешь? Смердит смертью, это правда, - она согласно кивает на утверждение мужа. У нее нет никаких причин сомневаться в его словах, потому что он-то со смертью был знаком куда, как ближе. А Мокошь… Да, следовало признать, что даже в самые опасные времена она не познакомилась с нею именно благодаря заботе и защите супруга. Порой, женщина была благодарна за это, но порой ей казалось, что она злится на Перуна за такие решения. Потому что если он уходил в Правь, пусть и случилось это единожды и так много лет назад, то она хотела последовать за ним, а не существовать в условиях постоянного кошмара в одиночестве.

- Так пахло на полях сражений. Перед ними и после, - она, конечно же, никогда не разделяла с Перуном его битвы, но порой приходила к нему и до, и после, чтобы вселить уверенность, или помочь ему исцелить раны. В любом случае, там смердело именно так. Тем не менее, смрад этот исчезал с годами. Когда-то через десять лет, когда-то через сто, но исчезал всегда. А здесь, кажется, случилось, что-то, что оставило след куда как сильнее и куда как на более долгое время. Потому что души никуда не уходили. И то, что держало их здесь, вероятно, было куда опаснее их самих. Впрочем, торопиться с выводами было преждевременно. Мокошь этого не любила, а потому, глянув на поставленную палатку, уселась за голую землю и закопала в нее руки, задумчиво, но ничуть не беспокойно, глядя на горизонт.

- Разведешь костер? – спрашивает женщина, не поворачиваясь к супругу, но зная, что он поймет ее и без этого, потому что сама Богиня была сосредоточена теперь на совсем другом. Информация льется в ее разум лениво, неохотно, женщине приходится прикладывать к этому все больше сил, но она старается ухватить как можно больше. Отдельные образы и впрямь возникают. Аварии дальнобойщиков со смертельным исходом, блуждающие души и зов… Да, Мокошь сосредотачивается сильнее и понимает, что слышит зов. Отчетливый и явственный. А следом свет, точно маяка, но куда более тусклый, почти призрачный, пустой и враждебный. Женщине кажется, что и ее тоже тянет к нему, грозясь засосать, но она лишь смотрит видение, ценность которого высока лишь до тех пор, пока она не распахнет свои светлые глаза, отмечая, что из носа капает кровь. Владислава утирает непрошенные капли с лица, вытаскивает руки из земли и поднимается на ноги, чувствуя себя довольно неприятно. Она подходит к супругу и обнимает его, желая после холода смерти, почувствовать живое и божественное тепло.

- Да, здесь и впрямь немало душ, судя по всему. И аварий со смертельным исходом немало тоже, - делится она тихо, не стремясь преподносить информацию, как истину в конечной инстанции, но мало в ней сомневаясь, - Они не солгали. Здесь есть, что-то, что мешает ездить по дорогам. И есть, что-то, что не дает мертвецам уйти. Это что-то достаточно сильное для того, чтобы удерживать души, но недостаточно сильное для того, чтобы убивать людей напрямую, - что это могло быть? Другой Бог? Какой в этом смысл? Да и зачем бы ему мешать мертвым совершать переход, когда это было против всех разумных правил бытия? Нет, бессмыслица. И все-таки, им надлежало понять, что конкретно происходит, почему и устранить причину в кратчайшие сроки.

- Я попробую еще раз.

Подпись автора

[html]<iframe frameborder="0" style="border:none;width:500px;height:70px;" width="500" height="70" src="https://music.yandex.ru/iframe/#track/26426579/3448242">Слушайте <a href='https://music.yandex.ru/album/3448242/track/26426579'>Miranda's Theme</a> — <a href='https://music.yandex.ru/artist/78415'>John Ottman</a> на Яндекс.Музыке</iframe>[/html]

Супруг прав, пожалуй, во всем. Мертвецы были совсем не причиной, а следствием. Даже когда умирали атеисты, не верящие вообще ни во что, даже когда гибли те, кто сменяли за жизнь не одну веру – их всех все равно, кто-нибудь, да забирал. Нет, за души почивших никто не дрался, но Боги смерти все, как один, отлично знали, что нарушать мировой порядок – себе дороже. И если одного-двух покойников еще могли пропустить какое-то время, то после их собирала либо Дикая Охота в конце октября, аккурат после Дня Мокоши, либо кто-то из Богов все-таки сподобился выполнить свою работу. Но вот так, чтобы неупокоенные бродили вдоль трассы, пугали водителей и доводили их до смерти? Здесь не только не упокоиться надлежало, но и обладать очень злой волей, коей у умерших, как правило, и не бывало, потому что зачем? Они сами, привычно, были растеряны и напуганы, а здесь вмешательство в чужие жизни, да еще и так целенаправленно. Ведь на видео, существо, что бежало вровень с грузовиком, делало это вполне осознанно и целенаправленно. Питалось страхом? Быть может. Но как бы там ни было, женщина тоже не верила в то, что все происходящее, происходит просто так, просто потому что группе покойников так захотелось. Нет, здесь было, что-то другое. И если они с Перуном желали сделать эту дорогу безопасной, им надлежало выяснить, что именно и поскорее.

- Не хочу оставаться здесь надолго. Само место вызывает отторжение и съедает мои силы. Чем скорее разберемся – тем скорее уйдем, - она смотрит супругу в глаза, на самом деле, будучи благодарной за его беспокойство. В том числе, потому что когда Мокошь увлекалась, она могла довести себя до энергетического истощения и вообще какое-то время жить, как обычный человек. Как странно, что даже спустя столько лет, она все еще не привыкла к тому, что больше не обладает всей полнотой своей силы. Да и будет ли когда-нибудь снова?

- Я буду осторожна, - обещает женщина и коротко целует супруга. Ей требуется несколько коротких мгновений, чтобы сосредоточиться, взять себя в руки, пройтись вокруг их лагеря и снова сесть на землю с тем, чтобы опустить ладони в землю. Погружение едва ли не моментальное и это несколько необычно. Владислава вздрагивает, открывая глаза в совершенной тьме. Крики появляются позже и свет факелов ли, свечей, или ламп – тоже. Она видит толпу людей, но не может разглядеть ни лиц, ни достаточно твердых образов. Только крики, обвинения и скрючившийся силуэт на земле, кажется, связанный по рукам и ногам. И звук. Такой странный, но вместе с тем, легкой различимый. Как если бы… Да. Как если бы лопата погружалась в свежую землю.

Мокошь силится сделать шаг вперед, но стоит ей приблизиться, как она сама оказывается лежащей на земле не в силах пошевелиться. Ужас захлестывает сознание, а божественные силы точно покидают ее в одночасье. Но это неправда. Силуэт, что лежал на земле, обладал мощью, несравнимой с даже самой превосходной силой любого из людей. А стало быть, они пытались убить… Бога?.. Догадка поражает Мокошь, как молния и она вздрагивает, вновь оказываясь там же, где стояла до этого. Яма, которую выкапывают для неизвестного божества, становится все больше. Женщина снова делает шаг, но картинка лишь становится менее четкой. Ей твердо известно, что тот, против кого они шли, был еще жив. И это чудовищно, отдавать земле того, кого она породила, еще живым. Богиня знает, как сделать так, чтобы лоно земли исторгло того, кого отдадут ей, как мертвого, в то время, как сердце его все еще бьется. Но вместе с тем, она знает, что видимое ею теперь – уже случилось. Ничего нельзя исправить.

Женщина распахивает глаза в реальности, делая глубокий вдох и тотчас закашливаясь. Она выдергивает руки из земли мгновенно и вскакивает на ноги, точно ужаленная. Род свидетель, за годы своей жизни, Мокошь видела всякое. Тем более, что многое из этого «всякого» она сама же и создавала, будучи Пряхой Судеб. Но жестокость, подобная этой, была ей интуитивно, энергетически чужда, точно так же как насилие на войне, или бессмысленные и изобретательные казни. Она легко воспринимала смерть, потому что судьба всегда с нею соседствует. Но вместе с тем она совершенно не понимала, к чему чинить такое. Люди убили Бога? Люди убили Бога. Она понимает это весьма четко, но вопросов от того становится лишь больше.

- Здесь, - она откашливается, слыша, как хрипло звучит ее голос, а затем подходит к мужу и уже разведенному костру. Как вовремя. Ведь ее руки, точно лед теперь, - Здесь смертные заживо погребли Бога, - заявляет Мокошь супругу и садится рядом с ним, все еще борясь со странными чувствами. Нет, не страхом. Отвращением, болью и гневом, - Я не знаю, почему он не отправился в свой мир. Может быть… Может быть, не захотел? – была ли вообще у Богов такая возможность, не захотеть? У людей – была. И это не делало с ними ничего хорошего. Быть неупокоенными духами это мучение и страдания, а не благодать. Но если какой-то из локальных Богов пожелал остаться в своей вотчине из ненависти и желания мести? Могло ли это все оправдать? От мыслей становится не по себе, Владислава жмется к мужу, отмечая, что за время ее поисков уже успело стемнеть и теперь их фигуры освещает только искрящееся пламя высокого костра. Близкая Мокоши стихия, успокаивает ее, равно как и близость супруга, но больше она не желает видеть того, что видела.

Как долго они сидят вот так, обмениваясь короткими фразами, прежде чем ветер становится каким-то неестественным? Нет, не слишком сильным и не слишком слабым. Просто другим. Мокошь, удобно устроившая голову на плече мужа, прислушивается к ощущениям, уверенная в том, что Перун тоже это чувствует, оглядывается по сторонам. Но выискивать столь уж долго, женщине не приходится. Потому что вскоре по противоположной стороне огня, прямо напротив них, появляется высокий темный силуэт, чьего лица не удается разглядеть, как ни старайся.

- Примете ли уставшего путника у костра? – спрашивает грубый низкий мужской голос. Мокошь вздрагивает, находя пальцами ладонь мужа и выпрямляется, оставаясь сидеть. По законам божественным и магическим, пока они не позволят, ни сесть у костра, ни войти в жилище, ни взаимодействовать с ними, существо не может. Богиня вопросительно смотрит на мужа, а затем обращает взгляд на незнакомца.

- Да. Мы рады путникам и в ответ просим разделить с нами трапезу, - ведь только так они могли быть уверены в том, что этой ночью зла им никто не причинит. А потому, женщина надламывает кусок хлеба, кладет поверх него сыр и льет в походную кружку пиво до самых краев. Не поднимаясь со своего места, Владислава бросает хлеб в огонь и следом выливает пиво. Костер шипит и взвивается вверх неестественно зеленоватым пламенем. Варианта существовало всего два. Неожиданный гость исчезнет, отказавшись принимать дар, либо останется, тем самым, согласившись на правила игры, которые устанавливали Боги. В любом случае, принять угощение из рук в руки он не может. От живого к мертвому не передают, точно так же, как и обратно. Костер – его единственный вариант. И когда искры перестают разноситься во все стороны, силуэт все еще стоит напротив, а затем садится, занимая свое место у огня.

- Я принимаю ваш дар. И в ответ предлагаю свой. Вы можете уйти отсюда до завтрашнего вечера нетронутыми и безопасно. Я вас не звал. Живым не место среди мертвых. Если только они сами не желают пополнить стан моих мертвецов, - голос ровен, лица все еще не видно, зато слышен тихий смешок.

- Велика же твоя сила, странник, если ты без страха угрожаешь Верховному Богу. Но знай же, что стан твоих мертвецов ни один из нас никогда не пополнит, потому что силы забрать двух Богов, миру явленных, тебе не достанет…

Подпись автора

Мокоши совсем не страшно, но ощущение могущества того, кто стоял по ту сторону костра, заставляло женщину ощущать себя дискомфортно. Нет, это не был самый сильный дух, которого они когда-либо встречали. Тем более, это не был самый сильный из Богов, которого они когда-либо встречали. Хотя бы потому что она держала за руку мужа и могущественнее него не знала никого ни прежде, ни теперь.

С точки зрения божественной, это существо, не живое и не мертвое, вообще представляло собой посредственность. Но только вдуматься! Он сотни лет обитал вдоль дороги, лишенный чужой веры, чужой поддержки, преданный людьми и существующий только на собственной ярости и ненависти. Разве это не было поразительным?

Поразительным настолько, что ветер, доносивший до них искры костра, казался Мокоши пробирающим до костей. Это не был ветер смерти – вряд ли кого-то из Богов можно было удивить подобным. Это был ветер неупокоенного, лишенного жизни, но вместе с тем, все еще не мертвого, полного эмоций, которые давно должны были рассеяться. Все это было противоестественно. И тем более трудно для понимания Мокоши, ведь она разбиралась в этом тонком балансе между жизнью и смертью, побольше многих.

- Стало быть, сами Верховные Боги посетили мою холодную и пустынную обитель, - голос его похож становится на рык, Мокоши кажется, что она может разглядеть блеск алых глаз сквозь пламя костра, - После стольких лет такая большая честь, - он смеется, но смех этот больше похож на карканье тысяч ворон, чем на проявление радости, или веселья, - Мне надлежит быть благодарным и я буду, - обещает он, все еще скрываясь в пламени костра, время от времени искрящегося неестественно зеленоватым, - Но в чужой обители и вы будьте тоже. Вы здесь гости, а я – хозяин. И как хозяин, я велю вам убираться. Не вам разрушать порядок, здесь установленный уже столетиями. Может быть вы и Верховные, но не мне, - от перепадов интонаций, Мокоши кажется, что она не различает и половины слов. То хрип, то свист, то шепот, то шипение. Ей приходится предельно сосредоточиться, чтобы разобрать слова. И все же – это лишь слова. Колдовское же нутро подсказывает женщине, что ей нужно проникнуть за их пределы, чтобы они с Перуном могли разрешить эту ситуацию и эту загадку. А потому, сжав ладонь супруга крепче, женщина чуть подается вперед, глядя не на пламя, а сквозь него.

- Назови свое имя, - просит женщина, сужая светлые глаза, в которых плясало пламя, а должен был – лик странника и незнакомца, который тоже вглядывается в огонь и тоже не может ничего различить. Потому что этот самый огонь – то, что позволяет им обмениваться и информацией, и энергией. Только та, что шла от их гостя, не была нужна Мокоши даже даром.

- Сначала ты свое, - тянет существо, глубоко вдыхая дым от костра и не торопясь ничего добавлять к этому.

- Я спросила первая. И свое имя назову не раньше, чем ты свое, - в имени была власть над духом. Над Богами – едва ли, потому что имен у них была тысяча, а еще, они имели физическую форму, в отличие от того, кто находился напротив. Совершенно не удивительно было, что дух не хотел называться. Но вместе с тем, опасаться ему было нечего. Они хотели помочь. И себе, и людям, и ему тоже. Потом, конечно, придется разбираться с сотнями не ушедших душ, но у них была Богиня, способная с этим справиться. Подвергать же дочь опасности, вверяя ее власти этого существа, Мокошь, конечно же, не собиралась вовсе. Но не об этом пока надлежало думать.

- Мы не хотим тебе навредить, - она поворачивает голову к супругу с тем, чтобы он подтвердил сказанное, - Никто не заслуживает судьбы, подобной тебе. И ты знаешь, что судьба эта несправедлива и жестока, потому что не уйдя, ты не получаешь энергии, а значит, не имеешь шанса вернуться. Скитание между мирами – жестокое наказание, на которое тебя обрекли. Но мы здесь вовсе не для того, чтобы продлять его. Назови свое имя. Мы хотим помочь, - голос ее тверд и уверен, потому что Мокошь вовсе не лжет.

- Абасы, - шелестит он порывами ветра, но Богиня, сжавшая руку мужа, кажется, до боли, напряженно качает головой, не отрывая взгляда от костра, хотя искры от него, порой, опасно сыплются ей на одежду и на кожу, - Ложь, - заключает она твердо. Просторы России были огромны, но кем бы она была на этой земле, если бы не знала большинство Богов и верований, которые существовали у разных народов в разные времена. Абасы – вовсе не имя, а лишь обозначение принадлежности. Перед ними сидел якутский злой дух. Далеко же он забрался и ушел от родных земель. Спрашивать теперь «почему?» было бы бессмысленным. В конце концов, их с Перуном тоже нередко заносило далеко за пределы места, где они осознали себя впервые.

- Назови свое имя, злой дух, - требует Мокошь снова и пламя не расходится искрами, и взмывает вверх зеленью костра. Богиня чуть отшатывается, но продолжает смотреть, ожидая ответа, который им нужен. Проходит какое-то время, прежде, чем ответ даже не слышится, а точно чувствуется в воздухе, - Улу Тойон, отец воронов, - скрипит ответ, - Назовись и ты, Богиня, - требует он в ответ и силуэт почти перестает виднеться в отблесках костра. Гость покидал их.

- Мокошь, великий господин, мое имя – Мокошь, - озвучивает она громко. Ветер начинает дуть сильнее в обратную сторону от сидящих Богов, заметая след недавнего гостя. Ветер этот такой сильный, что огонь постепенно затухает под его порывами, оставляя лишь светящие угли в ночной тьме под звездным небом. А затем наступает тишина. И все возвращается на круги своя.

- Улу Тойон – глава злых духов у якутов, - задумчиво произносит Мокошь, спустя какое-то время молчания. Ей все еще некомфортно и она жмется к супругу, хмурясь, - Ему шаманы до сих пор поклоняются. Вернись он в свой мир, давно уже смог бы воплотиться, - но не мог он уйти из-за того, как его похоронили, или не хотел, женщина пока не знала. Им только предстояло это узнать, - Не хочет уйти, или не может? – вопрошает Богиня супруга, впрочем, зная, что сейчас им это выяснять не придется. Посидев вот так какое-то время, Владислава поднимается на ноги, умывает лицо и руки чистой водой из баллона, снимает куртку и ботинки, оставляя их снаружи, а сама забирается в палатку. Здесь тепло, светло и чисто, а когда к ней присоединяется Перун, становится еще и достаточно спокойно, чтобы попытаться уснуть. Женщина устраивается на груди у супруга, натягивает на них одеяло и какое-то время лежит молча, размышляя, о чем-то своем.

- С нами ведь никогда ничего похожего не случится, да? – вдруг спрашивает она, подняв глаза на мужа, - Люди не сотворят с нами ничего подобного. Мы им не позволим, ведь так? – почему-то этот страх теперь сжимал сердце женщины ледяной хваткой. Ведь если они сделали такое с этим Богом, то что помешает сделать и с ними тоже? Если кто-то узнает, кто они такие, если вера в единого Бога все еще будет сильна, если они не смогут с этим справиться, если… - Я бы не хотела умереть такой лютой смертью. И скитаться между мирами, лишенная возможности отправиться в Правь, но вместе с тем, уже далекая от Яви, не хотела бы тоже. Не такой я вижу свою судьбу.

Подпись автора

От слов супруга становится намного спокойнее. Он всегда был ее защитником и опорой, ее гарантом того, что ничего дурного и впрямь не произойдет. Ошибся Перун, кажется, лишь однажды, когда поверил Владимиру вместо того, чтобы поверить жене, но если и бывали мгновения, когда Мокошь винила супруга за это, то мгновения те давно уже остались в прошлом. Что произошло, то произошло. Не было никакой нужды думать об этом, тревожиться и сомневаться снова. В остальном же, если Перун говорил, что не допустит, чтобы с ними случилось не то, чтобы прямо такое – просто подобное, то значит, так оно и было. Не случится. Никто их не тронет.  Он не допустит, он сумеет защитить их обоих. Он знает, как.

Мокошь не боялась смерти. Она знала, что смерть для таких, как она – ничего не значит. Просто вдруг очнуться в Прави, вспомнить, как они жили веками в покое, мире и без страха – в этом не было ничего дурного и даже ничего необычного. Ведь на пике своего могущества Богиня могла спуститься в Явь и подняться Правь несколько раз за день, не почувствовав даже особого напряжения. И все-таки это было совсем не то же самое, что умереть такой лютой и чудовищной смертью, в окружении тех, кто видит в тебе врага, хотя живы они и ходят по земле только потому что, когда-то ты заботилась об их предках, не давая им погибнуть на войне, сгинуть в голод, умереть в родах, или от болезни. Сколько ненависти. Сколько зла. Сколько боли.

- Я тебе верю, - тихо произносит женщина, спустя какое-то время. Она закрывает глаза, в объятиях супруга чувствуя себя куда как спокойнее, чем прежде, - Тебе – всегда, - добавляет она, даже не думая о том, что, несмотря на положение супруга в пантеоне, на его божественную сущность, он тоже был не всесилен, он тоже мог, чего-то не предусмотреть. Хватит этих сомнений, страхов, тревог, большинство из которых были напрасными. То, что они увидели сегодня, лишь утверждало Мокошь в мысли о том, что у них все будет совершенно иначе, в мысли о том, что они никогда больше не допустят, чтобы с ними самими, или с их детьми случилось, что-то дурное, - Спасибо. С тобой мне всегда проще помнить, кто мы есть, на что способны и для чего мы здесь, - и дело было, пожалуй, совсем не в его божественной сущности и даже не в статусе Верховного Бога славянского пантеона. Дело было в том, кем являлся он сам по себе, будучи ее мужем и самым дорогим из существ на земле.

Засыпает Мокошь как-то незаметно для самой себя и спит удивительно спокойно, несмотря на все тревожащие события прошедшего дня. Кажется, Перун был прав и утомление после растраты такого количества энергии, требовало восполнения хотя бы сном, который на природе и свежем воздухе был куда как приятнее и легче, чем в любом другом месте. Исключая их дом, конечно. Там Богине почти всегда спалось одинаково хорошо. Но теперь она просыпается, чувствуя себя достаточно отдохнувшей и бодрой, улыбается супругу, коротко гладит его по щеке и вскоре тоже выбирается из палатки.

- Нет, - смеется Мокошь, умыв лицо, - Мне бы никогда не пришло в голову поехать в Магадан, чтобы пожить на природе, в палатке, вдали от цивилизации, это уж точно, - она все чаще отдавала предпочтение максимально комфортному и удобному отдыху. Конечно, близкому к природе, но даже это могло быть и комфортным, и удобным, и уединенным. А, впрочем, когда они вообще в последний раз серьезно отдыхали, вот так, чтобы уехать на месяц, забыть обо всем и наслаждаться только спокойствием и друг другом? – Но ты прав. Не считая обстоятельств происходящего, - Мокошь берется за зубную щетку, открывая картонную упаковку, - Здесь не так уж и плохо. Есть в этом своя романтика, - говорит женщина так, точно знала всерьез, что такое походная романтика и для чего она нужна. Но знать не обязательно, чтобы представлять.

- Да, ты прав, - прополоскав рот от зубной пасты и вытерев лицо полотенцем, кивает женщина, наклоняясь к неизвестно откуда взявшемуся лукошку, полному ягод земляники, - Отправить его домой и впрямь не мешало бы. Вот только, что мы будем делать после с толпой неупокоенных душ умерших на этой земле? - она берет лукошко в руки, разгребает ягоды, точно надеясь найти тому объяснение, но понимает все и без него, - Не думаешь ли, что нам нужна будет помощь извне? – интересуется Мокошь, разгибаясь и протягивая лукошко мужу, - Нас угощают в ответ, - произносит она совершенно ровным тоном, ничуть не напряженная и не напуганная. Напротив, Богиня берет несколько ягод и бросает их в рот, дивясь удивительной сладости и вкусу, которого в землянике в любом из супермаркетов страны, не найдешь. Но завтрак никто не отменял, так что женщина извлекает их запасы, явно намереваясь сделать пару бутербродов и сварить свежий кофе. На это ее навыков еще должно хватить.

- Рисковать жизнью дочери, пока не отправили хозяина воронов к нему домой, не будем, конечно, - это было бы опрометчиво для них не как для Богов, а как для родителей, - Но когда сделаем это, быть может, будет не лишним пригласить Мару с тем, чтобы она забрала мертвецов в Навь, раз уж другой мир мертвых их не принял? – настаивать в этом вопросе было чревато и потому, интонации женщины мягкие, она не давит, а именно предлагает, полагая, что Перуну в этом случае виднее. Фаза острого конфликта между отцом и дочерью давно была в прошлом, но даже Мокошь не отпустило понимание того, что дочь их вышла замуж без спроса не за кого-то, а за врага их семьи, что оставалось неизменным, даже спустя века. То, что Перун воспринимал это острее, Богине тоже было известно. Но речь шла о деле. А дело, порой, требовало некоторых жертв и умения приглушить позывы собственного характера и убеждений. К тому же, как бы там ни было, а менее значимой Морана для родителей не становилась никогда.

- Что же до духа, то нам придется найти и раскопать его могилу. Держу пари, что там мы обнаружим не только тело, но и то, что удерживало его здесь, если все-таки так станется, что это не только его ненависть и его гнев.

Подпись автора

В последние несколько лет даже подумать о каком-то отдыхе особенно времени не было. Мокошь засчитывала за отдых любые выходные, которые они с супругом могли провести дома, не срываясь вдруг офис, не собираясь никуда лететь, не проводя целый день за бумагами. Сама возможность хорошо поспать, поздно позавтракать, побыть в обществе друг друга, забыв о работе – уже полноценный отдых без постороннего вмешательства. Да, они, вроде как, имели целый штат работников, в том числе очень высокого звена, которые могли вести дела вместо них какое-то время, если речь не шла о заключении крупных сделок, подписании контрактов, или взаимодействии с государственными органами, но Мокошь настолько привычна была доверять только самой себе и Перуну, что мыслей о том, чтобы вверить дело в чужие руки просто для того, чтобы отдохнуть, ее не посещала вовсе. И лишь теперь, взглянув на супруга с несколько растерянной улыбкой, женщина задумалась на пару мгновений и затем кивнула. Да, им совершенно точно не мешало бы отдохнуть хотя бы пару недель, подальше от бешеного ритма и постоянной гонки непонятно зачем. Впрочем, нет. Вполне понятно. Ведь остановись они хоть на минуту, завтра обнаружат себя на обочине жизни с конкурентами, или хуже – врагами – во главе страны и пантеона.

- Куда угодно, где тихо и можно купаться, - улыбается женщина, соглашаясь, пожалуй, почти на все, что угодно, потому что с уровнем отдыха, который был им доступен, устроить «тихо» и «можно купаться» было возможно вообще, где угодно, безо всяких видимых исключений, - Неделю в швейцарских Альпах и неделю на Фиджи? – предлагает Мокошь, хотя по ней совершенно очевидно, что она готова согласиться на любое предложение супруга, потому что само определение «отдых» уже было для нее сродни празднику, который они очень уж давно не устраивали, - А может быть, мы даже дерзнем оставить дела на целый месяц и потратим по две недели в каждом из выбранных вариантов? – женщина смеется, а затем разливает им кофе, вдыхает дивный аромат и делает пару глотков, удобно устроившись на земле. Пожалуй, если бы не повод, по которому они сюда приехали, она бы даже могла оценить всю прелесть и красоту этого места. Но сейчас мысли Мокоши далеко за пределами тем природных красот. Чем скорее они разберутся с духом, тем будет лучше. Для всех.

- Наберу ей, как только закончим с хозяином воронов, - кивает Мокошь, зная, что им придется подождать, потому что от Москвы до Магадана путь – не ближний свет. Но это ничего. Наверное, когда это место не осквернено неупокоенными, оно еще прекраснее и лучше, чем теперь. Пусть и сейчас Богиня не имела к нему никаких особых претензий, даже несмотря на прохладный диалог прошедшей ночью.

Идти, конечно, никуда не хотелось. Признаться, Мокошь даже ощущала нечто похожее на сомнения, страх, неуверенность в том, что собирается делать. У нее так давно не было магической практики, особенно в сфере спиритуализма, что она интуитивно опасалась подвести и себя, и супруга. Но, как известно, глаза боятся, а руки делают, так что, руки Мокоши в очередной раз коснулись земли, чтобы хотя бы определить направление.

- На севере, они закопали его на севере, лишив возможности наблюдать восход и заход солнца и черпать из него силу, - впрочем, глупцы не знали, что он может черпать силу не только из пограничных утренних состояний, но и из пограничных ночных. Закатные сумерки и полночь вообще не имели никакой привязки к сторонам света. Хочешь связать кого-то намертво? Сковывай его в центре, призывая части света и стихии на помощь. А, впрочем, кто вообще учил этих смертных колдовать?

Компас работает безотказно, так что, идут они на север. И идут правильно, потому что энергетические колебания здесь становятся неприятно-сильнее. Впрочем, не настолько, чтобы вывести Мокошь из равновесия, хотя Род свидетель, она бы желала сейчас идти босиком, а не в ботинках, чувствуя под ногами мать и ее поддержку. О, поддержка бы им здесь не повредила.

- Смотри по сторонам, будет, что-то… Странное. Как… Грибной круг, или напротив – иссохшая, пустая и безжизненная земля, а может быть, нехарактерный рост растений, деревьев, кустов. В общем, что-то, что будет выглядеть совершенно несвойственным для местных приро… - она не продолжает, потому что находит все описанное сразу и встает, как вкопанная прямиком за мужем, - Вот и нашли, - перед ними гигантская, изогнувшаяся причудливым образом лиственница в окружении совершенно пустой и безжизненной земли, обрамленной тем, что в простонародье называют «ведьминым кругом».

- Ну, просто комбо какое-то, - бормочет женщина себе под нос, делает шаг вперед и кладет руку на землю, закрывая глаза и сосредотачиваясь, - Нет, просто так мы не пройдем. Здесь колдовать надо.

Подпись автора

Не было среди Богов тех, кто в той или иной степени не владел бы тем, что смертные называли магией, или колдовством. Все они обладали способностями за гранью человеческого понимания и Перун исключением не был. Но Мокошь занималась колдовством всю свою жизнь, едва ли не с рождения и для нее супруг владел, чем угодно, но только не этим. Бросать молнии, летать, махать мечом – это вам не колдовство. А все ее не единичные попытки научить его хотя бы паре заклинаний, успехом не увенчались. Сделать хотел грозу, а получил козу. Еще какое-то время Мокошь не отчаивалась, а потом поняла, что может и ни к чему все это. Творить для супруга заклинания, зелья и артефакты она могла и сама, не вовлекая его в занятие, которое никак не желало ему даваться. Вот и теперь она смотрит на него снисходительно, затем ободряюще улыбается и качает головой.

- Возьми топор и снеси ему голову, если снова появится и станет мне мешать, - Мокошь точно знает, что это-то задание как раз по Перуну. Прямо то, что ему надо, привычно и требуется всякий раз, когда заняться особенно нечем. А что, не дрова же его теперь отправлять рубить? К тому же, они в степи и здесь и рубить-то особенно нечего, в сущности. Женщина бросает еще один взгляд на супруга, а затем все-таки достает из куртки ритуальный нож и громко произносит заклинание. Острие сверкает на солнце и не вполне очевидно становится, причина тому магия, или же отличная погода, которая так неуместно радовала теперь своим теплом. Мокошь опускается на землю и начинает чертить ровно по округе выбранного места, одной ей известные символы, среди которых Перун безошибочно мог узнать, пожалуй, разве что, чур жены. С рациональной точки зрения, взывать к самой себе – странновато, но с символической вполне себе. Так что когда чур вспыхивает огнем, Мокошь режет руку и капает своей кровью, от чего на месте тотчас же вырастает рябина и растет по мере того, как крови прибавляется все больше и больше. Наконец, женщина перевязывает ладонь платком, обходит круг и рисует уже чур супруга. Взывать к нему, на него же глядя, тоже довольно странно, но зато очень действенно.

- Верховный не откажет в помощи самой истово верующей из всех славян? – она улыбается и указывает на знак на земле, а потом сама режет руку мужа, в отличие от собственной, щадя его и довольствуясь совсем малым. Она перевязывает и ладонь Перуна тоже, когда знак на земле наполнятся светом молний, что были доступны мужу от первого его дня, и которых Мокошь отчаянно боялась до тех самых пор, пока не стала супругой Громовержца. Бросив короткий взгляд на мужа, женщина отходит от круга на несколько шагов, поднимает руки и громко произносит слова заклинания. Свет из чура Перуна заполняет линии, выведенные на земле, создавая впечатление противоестественно зарождающейся бури. Энергия, собирающаяся вокруг, пускается в причудливый цветной танец, начиная кружить на манер маленького смерча, вздымая землю, вырывая грибы из пресловутого «ведьминого круга», прежде чем самая настоящая молния ударяет в дерево, заставляя его гореть. Все проявления постепенно уменьшаются и сходят на нет, полыхает только старая лиственница, у которой никаких шансов на выживание.

- Что ни говори, а огонь – это красиво, - философски тянет Мокошь и смотрит на дерево до тех пор, пока оно не перестает полыхать, оставляя под собой только груду тлеющих углей. Женщина еще какое-то время топчется на месте, а затем все-таки делает шаг вперед и ногой пробует место, где еще недавно ступить нельзя было по причине магического запрета. Но теперь она встает на землю вполне спокойно, присаживается, касается ее рукой и тотчас же отдергивает, чувствуя вибрацию точно как от электроножа. Неприятное ощущение.

- Он точно здесь, - подтверждает свою теорию Мокошь, чуть повернув голову к мужу, - Странно, что не попытался нам помешать. Странно, что здесь вообще такая тишина, несмотря ни на что. Все это… Довольно странно, - она пожимает плечами, на всякий случай, оглядываясь по сторонам, но степь все та же. Голая и солнечная. А неподалеку виднеется их палатка. Ничего страшного не происходит и это, конечно, не может не радовать. И все же Мокоши отчаянно неспокойно, хотя супругу говорить об этом она не намерена. Во всяком случае, пока. Хватит с них ее предчувствий и переживаний. Порой, они только вредили и раздражали. А ни того, ни другого Богиня теперь не желала.

- Твой черед, - убедившись в том, что здесь теперь безопасно и стоять, и трогать, и копать, обращается Мокошь к супругу и поднимается на ноги, глядя куда-то вдаль. Позади нее раздается карканье вороны, а затем какое-то шевеление. Женщина тотчас же оборачивается, чтобы понять, что последние пару минут говорила отнюдь не с Перуном. Она ведь сама отправила его за топором. И теперь перед нею во весь свой рост стоят никто иной, как Улу Тойон, отец воронов.

Подпись автора

Не отличить мужа от якутского духа? Увольте! Такого у Мокоши отродясь не случалось, даже в худшие времена, так что тот факт, что кто-то, даже при помощи магии, провернул с ней такую фишку, женщине кажется оскорбительным. Как, собственно, и то, что какая-то там местная пародия на бога, вздумала играть с ними в игры, в которые переиграть двух Верховных все равно не удастся. Будь он настоящим богом, а не изображай из себя невесть что, отлично знал бы все порядки и следовал им, потому что они все были здесь и исходно вышли из Бездны, чтобы установить порядок, систему, по которой жила и существовала вся Вселенная. И один из ее законов явственно утверждал: мертвое должно оставаться мертвым. А не делать мертвым все вокруг! Так что, в некотором смысле стремление упокоить отца воронов, не было связано с одними только коммерческими издержками [хотя и с ними, конечно, тоже]. Они должны были отправить его восвояси, как Верховные, как хранители мира [конечно, когда кое-кто тут не занимался этой своей войной], как Боги, которые стремились к системе и порядку в полной мере. И так уж совпало, что стоило Улу Тойону обмануть Мокошь, как она осознала свой божественный долг вдвое явственнее.

- Да вы издеваетесь, - пробормотала женщина, сделав несколько шагов навстречу мужу и поняв, что ее собственная магия работает против нее же. Абсурд, чушь и нелепость, быть такого не может! – Все это очень четко считывалось с лица возмущенной Богини, но вслух она ничего подобного не произнесла, в довесок ощущая непривычный и неуместный для себя, но весьма явственный страх, который ледяным дыханием, казалось, нематериального духа, прошелся по ее затылку и вдоль позвоночника. Эта история могла очень плохо закончиться. Очень-очень плохо. И вполне вероятно, что отнюдь не для якута.

- Я ничего не сделала, это все он! – воскликнула Мокошь в свое оправдание, весьма выразительно посмотрев на супруга. А что? Так ведь оно и было! Она делала все по вековым правилам, не отступала от них ни на шаг, да и, признаться, тут много ума и мастерства было не нужно – они ведь обращались, как к источнику энергии, к самим себе. Что вообще могло пойти не так? Вопрос повис в воздухе, но ответ на него искать было, что называется, не к месту. Дух явно из последнего своего терпения до сих пор не бросился на Богиню и раз уж они не могли воспользоваться стратегией супруга по ведению агрессивных переговоров путем отрубания чужой головы от тела, следовало попытаться вернуться к старой-доброй дипломатии. Насколько позволит теперь ситуация.

- Мы не хотим тебе никакого зла, - встав к духу полубоком, спокойно произнесла женщина, упершись рукой в барьер, который по ощущениям был вполне себе каменной стеной. Прощупывая его энергию напрямую, Мокошь силилась понять принцип работы, на случай, если болтовня не возымеет эффекта, - Ты ведь здесь застрял, точно в ловушке. У твоего народа до сих пор остались шаманы и много верующих. Если сегодня ты уйдешь в свой мир мертвых, вернешься полноценным Богом года через два – и заметить не успеешь, - женщину как-то передергивает от этих слов, ведь она-то не просто заметила отсутствие Перуна целых два года, а чуть с ума не сошла, пока его не было. Но это другое. На самом деле, если бы у них с мужем не было нужды оставаться в Яви так много лет, чтобы поддерживать хоть какую-то веру в самих себя, Мокошь с радостью бы отправилась в Правь и жила там тысячи счастливых и спокойных жизней рядом с супругом. И уж конечно же, случись так, что она умерла, женщина предпочла бы Правь вечному скитанию по Яви в ненависти и воспоминаниях о том, какая чудовищная гибель ее постигла.

- И зачем мне это? – хрипит Улу Тойон, глядя чернеющими пропастями глазниц на женщину, - На этой местности я даже больше, чем Бог. Я поглощаю души тех, кто так поступил со мной и могу творить здесь все, что захочу. Зачем мне перерождаться и довольствоваться крохами энергии от веры смертных, если я могу пожирать их целиком и лишать покоя, как они лишали меня? Моя «паства» с каждым годом становится все больше. А ваша? – он криво усмехается, отчего неестественный высохший рот кажется ненормально большим по размеру. Мокошь испытывает изрядную долю брезгливости, потому что предпочла бы говорить с кем-то, кто похож на человека больше, чем это мертвое и высохшее нечто.

- Те, кто сделал с тобой это, давно уже мертвы. Сейчас ты заставляешь страдать людей, которые ничего тебе не сделали, их вины в… - он пресекает возражения Мокоши одним коротким жестом руки, явственно давая понять, что не собирается дослушивать.

- Ты думаешь, я не знаю этого? Их всех я забрал первыми, - и он взмахивает рукой, так что полупрозрачные призраки появляются в пространстве, озираясь по сторонам, плача и беззвучно крича, - Их, их детей, их любимых, близких, всех, кто был им дорог. Точно так же, как они поступили со мной и моей дочерью, когда закопали нас живьем, - девочка тоже появляется в пространстве, но она выглядит как совершенно обычный человек. Жмется к отцу и чуть заметно улыбается, когда он гладит ее костлявой рукой по волосам. Мокошь чувствует, как у нее щемит в груди. Она тоже теряла своих смертных детей. С разницей в том, что они с Перуном всегда их отпускали. Впрочем, им доставало разума и силы к тому, чтобы не допустить такой страшной их смерти. Нет, Мокошь сошла бы с ума, если бы кто-то из ее детей умирал в таких муках. Женщина бросает беспомощный взгляд на Перуна, а затем убирает руку от барьера, поняв, как можно с этим бороться.

- Ты думаешь, ей здесь лучше с тобой? Думаешь, ее чистой и невинной душе не нашлось бы хорошего места в вашем мире мертвых? – вопрошает Мокошь, впрочем, не зная, как именно выглядит и чем является мир мертвых якутов. Может быть, это и впрямь было столь ужасное место, что эта безжизненная степь оказывалась лучше? Для детей Мокоши и Перуна всегда находилась вечность в тех частях Нави, где они больше не испытывали ни боли, ни страха, ни напрасных тревог. Только спокойствие и счастье, заключенные в бесконечности.

- Ей лучше со мной, - отвечает отец Воронов. Его пленники исчезают, Мокошь скрещивает руки на животе, взирая на духа осуждающе. Нет, он только прикрывался заботой. Ни один отец не пожелал бы подобного существования своему ребенку, - Любой дочери лучше быть рядом со своими родителями. Как Богиня-мать может этого не знать? – он хищно ухмыляется, а Мокошь спокойно разворачивается лицом к супругу.

- Разрушь наши чуры и забери свое благословение на мой ритуал. Барьер черпает энергию из наших же энергетических вложений. Когда сделаешь это, разрушь целостность круга, - для мужа все эти манипуляции, может быть, и были китайской грамотой, но Мокошь была уверена в том, что делает. В конечном счете, кто вообще разрешил этому духу так себя вести и обманывать ее магические ожидания?

- Умная ведьма, - заявляет он прежде, чем сразмаху впечатать женщину прямиком в барьер. Она вскрикивает, а затем недовольно стонет, поднимаясь на руках от земли.

- Да сколько же можно? Я – не ведьма! – заявляет она, в общем-то, больше никак не в силах проявить свое недовольство, потому что на прямые физические воздействия она и в былое-то время была не особенно способна. Вместо этого Мокошь через силу поднимается на ноги, надеясь, что Перун поторопится. Очень сильно поторопится, потому что дух прямо на ее глазах перевоплощался. И не в кого-то там, а в медведя. И это было очень плохо. Потому что находиться в замкнутом пространстве с агрессивно настроенным диким животным – очень-очень плохая идея. Рев медведя раздается, кажется, на всю округу, Мокошь визжит во все горло, как девчонка и успевает только упасть на землю с тем, чтобы тот не располосовал ее своими когтями. Она весьма шустро поднимается на ноги снова, силясь понять, как тварь будет действовать на этот раз, но он перевоплощается снова не меньше, чем двумя десятками воронов, которые тотчас же находят себе целью все ту же Мокошь. Она визжит еще громче. Лучше бы был медведь. Не такая уж страшная смерть. А от воронов вообще-то могут даже остаться шрамы!

Подпись автора

Мокошь вообще не могла вспомнить, когда с ними нечто подобное происходило. Когда в последний раз, кто угодно смел вести себя с ними подобным образом, кто перечил их воле, кто смел соревноваться с ними в силе. Монотеистические боги не шли в расчет – это другое. Но вот эти вот, подобные им? То ли Мокошь слишком долго была Верховной и на всех смотрела слегка свысока, то ли и впрямь никто бы не решился ни говорить с ними в таком тоне, ни тем паче, действовать таким образом. Это было странно и страшно. И богиня совсем не стеснялась своего страха и визжала во всю глотку, не таясь и не делая вид, что все в порядке, потому что ни черта в порядке не было, а когти, что едва задели плечо, а затем щеку, обещали оставить шрамы.

Женщина судорожно соображает, как еще может помочь. В этом смысле лежать на земле очень полезно, потому что при помощи этого она отзывает и свое благословение тоже, уничтожая круг как данность, равно как и всю его магию. Но это – да, это ее максимум, потому что никакие активные формы способностей Мокоши доступны не были и до сих пор ей это не мешало. Но сейчас, лежа на земле, за секунду до того, как муж берет привычные ему занятия на себя, она ловит себя на мысли, что вообще-то совсем не против была уметь кидаться молниями, или на крайний случай – огненными шарами. Но ничего подобного она не умеет, так что вся ответственность за сражение, как и обычно, ложится на плечи Перуна. И это хорошо. Доверять профессионалу в разы проще, чем самой себе в подобном вопросе.

Дважды просить убраться подальше, Мокошь не нужно. Во-первых, потому что она пять тысяч лет была женой Перуна и знала наверняка, что беспокоиться о нем и об исходе битвы лучше на безопасном расстоянии не ради себя, а ради того, чтобы муж не был вынужден все время думать о том, как защитить ее, тем самым отвлекаясь от битвы. А во-вторых, потому что даже самая большая гордыня не заставила бы ведьму геройствовать там, где это было совершенно неуместно. Она не имела никакого отношения к битвам, не обладала значительной физической силой даже по меркам смертных, толку в бою от нее не было никакого, так что высокомерно вскидывать подбородок и заявлять, что муж ее недооценивает, женщина, что предсказуемо, не собиралась. Вместо этого она в буквальном смысле отползает в сторону и поднимается на ноги только тогда, когда это безопасно, отходя еще дальше в сторону.

Никаких сомнений в том, что супруг победит, у Мокоши нет. Она вообще всегда безоговорочно в него верит и не сомневается в его победах. А потому и сейчас богиня наблюдает за поединком лишь с легким налетом беспокойства, да и то недолго, потому что точку в противостоянии ставит вовсе не топор, а молния. Безотказное средство, которое и по сей день вызывало у женщины восторг. Сейчас причина проявления уникальной способности супруга была не подходящей для восторга, но то, что все так быстро заканчивается, безусловно, радует Мокошь. Она мнется на своем месте всего мгновение, но затем все-таки подходит к мужу и поверженному противнику, глядя на него все еще с подозрением и недоверием.

- Ты в порядке? – первым делом спрашивает женщина у мужа, затем опускается на колени и чертит на земле магические символы, а затем просто просит мать помочь и в этом деле тоже. Что на самом деле из примененного работает, сказать теперь не так уж просто, но корни, поднимающиеся из земли и опутывающие тело Улу Тойона едва ли не в кокон, явственно свидетельствуют о том, что бы Мокошь ни сделала, это сработало. Женщина устало и опасливо вновь уходит в сторону, хмуря брови и наблюдая за вялыми шевелениями божка, который потратил слишком много энергии, чтобы продолжить им противостоять. Как бы там ни было, а они обладали физическими телами и куда большим запасом энергии, чем он. Создать себе изолированную систему, в которой Бог – только ты один, не так уж сложно. Куда сложнее поставить эту систему даже не на самообеспечение, а на вывод энергии в чью-то пользу. Улу Тойну это удалось весьма посредственно, но оно и ожидаемо. Как бы у него вышло иное, если он одним своим решением остаться, а не уйти в мир мертвых, нарушал все законы мироздания, в том числе те, о которых знал прекрасно, а быть может, вообще лучше Мокоши с Перуном. И вообще-то, это не нравилось женщине не потому что такое возможно, а потому что она понимала, что подобное с Богами делают страх, отчаяния и неверие в то, что все может измениться. Женщина поднимает глаза на мужа и смотрит на него внимательно с минуту. Она знала, что может. И кажется, с того самого дня, как их предал Владимир, знала это именно благодаря Перуну, а не кому-то другому. Его уверенность была и ее уверенностью тоже.

- Давай покончим со всем этим поскорее? – предлагает она, все еще глядя на супруга, - Он сам продлевал свои страдания слишком долго, нарушал законы жизни и смерти, шел по стопам отступников, глупцов и клятвопреступников. Бог из него вышел так себе, но пусть его за это судя его Верховные, в его же мире. Нам же просто нужна спокойная трасса… - у них была масса способов его наказать, масса способов заставить страдать. Это было не так уж сложно. Но даже несмотря на чуть кровоточащие раны, Мокошь этого не желала. Да, отчасти потому что, будучи высокомерной и гордой женщиной, она не хотела пачкать руки об эту шваль. Но еще и потому что она и впрямь считала себя не вправе судить чужих Богов.

- Я надеюсь, что когда все будет закончено, он обретет мир. В конце концов, мы все это заслужили.

Подпись автора

Мокошь смотрит на скрученного на земле Отца Воронов и на лице ее не отображается и тени каких-либо эмоций, но все-таки она ощущает к нему жалость. Подлинную, истинную жалость женщины, которая отчетливо понимает, что, возможно, дело было вовсе не в характере и взглядах этого божества, возможно, дело было даже не в его выборе, а в том, что они все утратили с приходом христианства. Уважение и почтение со стороны смертных. Привычную силу. Энергию, при помощи которой, прежде, можно было в буквальном смысле вращать земной шар. Скучала ли Мокошь по этому? Первоначально – нет. Вначале ей вообще казалось, что ничего особенно и не изменилось, она все так же могущественна, как и была. Но потом растраты энергии год от года, столетие от столетия ослабляли ее, а отсутствие восполнения начало ощущаться так, точно это была нехватка самого воздуха. Привыкнуть к этому, казалось, невозможно. Отсутствие культа, отсутствие должного почитания начало сводить с ума, а вместе с тем показывать, как сильно они все зависели от людей. И тем острее ощущалось предательство смертных.

Глядя на Улу-Тойона теперь, Мокошь задается вопросом – насколько она сама была далека от того, чтобы стать чем-то подобным? Они ведь тоже теряли своих детей, проходили через лишения, через страх, ужас и смерть. После того, как они спустились в Явь, чтобы жить здесь постоянно, поддерживая веру в себя хоть немного и получая крохи энергии, оказалось, что отпускать Перуна на войну, коих в их жизни было бесчисленное множество, невообразимо тяжелее и страшнее, чем когда она делала это, оставаясь в Прави. Потому что в ту пору и в божественном мире смерть не существовала и ничего не значила. Он всегда к ней возвращался. А здесь смерть могла разлучить их на долгие годы и это тоже было, как если бы Мокошь вдруг перестала дышать. Так насколько близка она была к такому безумию? Насколько близка она была к тому, чтобы возненавидеть смертных и сделать все возможное, чтобы наказать их, даже тех, кто вообще не был ни в чем виноват? Теперь женщине казалось, что она была отчаянно-близко, порой. Ведь в руках ее были нити судеб, вне зависимости от времени и веры. Эта власть могла быть ослепляющей в гневе. А Мокошь испытывала гнев. И порой, он был столь острый, столь чудовищно-жгучий, словно ей каленый свинец залили в вены.

Осознание и признание, которое женщина делает по отношению к самой себе, она оставляет при себе же. Смотрит на Перуна, берет его за руку и сжимает ладонь. Коротко, совсем не обременительно, чтобы найти ответ на все тот же молчаливый вопрос. Что именно остановило ее от того, чтобы сойти с ума и зайти далеко? Ответом, без сомнения, было всего одно имя, всего одно божество, всего один человек, если угодно. Он прошел с нею путь от начала времен. Он был с нею в самые тяжелые моменты бытия. Он разделял с нею всю боль и все потери, будучи ее опорой и ее защитой. И это спасло ее от участи, подобной той, которой подвергся Улу Тойон, а быть может, и куда худшей.

Мокошь подходит ближе к воплощенному энергией смерти и страха всех, кто здесь погиб, богу. Кости его покоились прямо под ним, но и здесь и сейчас он был вполне материален. Женщина полагает, что им все равно придется сжечь то, что от него осталось, но сейчас это едва ли беспокоит ее на самом деле, потому что кажется неизбежным. Что им еще было делать? Он ведь отказывался уходить сам и даже сейчас блестел яростью своих глаз, взирая на богиню и пытаясь пошевелиться, чтобы вырваться, или на крайний случай – сказать ей, что-нибудь едкое и омерзительное. Но и это сейчас не беспокоит Мокошь. Она смотрит на это существо, касается пальцами его лба, на мгновении сосредотачиваясь.

- Пусть путь твой и твоей дочери будет легким. Я благословляю тебя поскорее обрести мир, Улу-Тойон, Отец Воронов, - глухо произносит женщина и под ее прикосновением бог затихает, точно чувствуя, что сопротивляться и впрямь не было никакого смысла. Мокошь поднимается на ноги, подходит к супругу, касается его плеча, чуть сжимая, - И это тело, и его прежние кости нужно будет сжечь, - коротко напоминает богиня, смотрит мужу в глаза, а затем коротко кивает. Она знает, нет никакой нужды просить его сделать все быстро. Война и смерть шли с ее супругом рука об руку, его не нужно было учить искусству быстрого и безболезненного убийства. И, конечно же, Мокошь вовсе не собирается смотреть. Такие зрелища никогда не были по ней, хотя время от времени ей приходилось становиться их свидетелем. Воплощенной жизни, ей не нравилась воплощенная смерть и ее запах. Даже спустя века, богиня содрогалась от подобных зрелищ и уж точно не хотела принимать в них участие.

Она идет, не оборачиваясь, до самой палатки. Умывает лицо и руки, смывает с себя кровь и грязь, осматривает раны, оставленные Отцом Воронов. Ничего страшного, ничего, что могло бы представлять реальную опасность, хотя стоило ли говорить, что Мокошь не особенно терпима была даже к обычным порезам, считая боль и шрамы неприемлемыми для своего женского нутра. Но сейчас она лишь дезинфицирует свои порезы зельями, зная, что не пройдет и недели, как все затянется, не оставив ни единого следа, беспокоиться не о чем.

Мокошь не звонит Маре, пока муж не вернется. Вместо этого, она забирается в палатку, сняв обувь, ложится на спину на матрас и смотрит в «потолок» какое-то не слишком долгое время, прежде, чем становится легче даже дышать. Нет, ветер не доносит дыма до палатки, гари женщина не чувствует, просто с уходом Улу-Тойона здесь становится в разы спокойнее и умиротвореннее. Как и должно было быть в таких местах. И хотя их работа еще не окончена и окончит ее только Мара, Мокошь знала, что они сделали большое дело не только для своей компании, но и для мироздания целиком.

- Я рада, что все закончилось, - тихо говорит богиня, услышав шаги мужа и точно зная, что это он, потому что его поступь она бы не перепутала ни с какой другой, - Но еще больше я рада тому, что мы, несмотря ни на что, не оказались на его месте. Я не оказалась, - задумчиво добавляет женщина, продолжая лежать, зная, что это никак не помешает ее разговору с супругом, - Знаешь, иногда, в моменты самого горького своего отчаяния, страха и непринятия происходящего, я ловила себя на мысли о том, что могла бы сделать со всеми этими смертными, как могла бы с ними поквитаться. Ведь если так задуматься, они это заслужили, - многие из них заслужили. Но многие не были никогда и ни в чем виноваты, не сделали ничего, за что им следовало бы жестоко платить, - Если бы не ты, я бы давно уже перешла все разумные и допустимые границы. Ты научил меня видеть в этих людях больше, чем то, что они, порой, ошибочно стремятся показать. И ты всегда верил в них гораздо больше, чем я. Спасибо.

Подпись автора