Редкие события в жизни Мораны умудрялись выводить ее из равновесия и, что гораздо более необычно, из себя. За тысячелетия ее существования их можно было по пальцам одной руки пересчитать. Не потому, что она не сталкивалась с потрясениями, разумеется, но потому, что холодный ум и сдержанность были дарованы ей по праву происхождения. Оставаться всегда безучастной, хладнокровной и даже равнодушной - вот, что диктовала Моране ее сущность, вот, какой, она предписывала ей быть. И Морана редко с ней спорила, предпочитая быть самой собой. Так жить было как-то проще. Злость и агрессия, как и насилие, претили ей, поэтому она ненавидела, когда ей приходилось испытывать данного рода эмоции, зато, когда приходилось, отдавалась процессу на полную катушку, ни в чем себя не ограничивая. Именно по этой причине, услышав по телевизору новость о задержании двух глав небезызвестной ей крупной нефтегазовой компании, Морана сначала замерла, словно бы превратившись в прекрасную мраморную статую, а затем с такой силой бросила пульт в экран телевизора, что картинка пропала в тот же миг, а черная отражающая поверхность пошла трещинами. У нее не было конкретного плана действий. Она не могла соображать здраво в конкретный данный момент, поэтому не стала размышлять над тем, кто посмел и кому хватило дерзости. Вариантов, впрочем, все равно было немного. Либо это были конкуренты родителей, о которых ей было известно немногое, либо это было само государство... а она прекрасно знала, кем именно было представлено государство в этой стране. Велес. И, если это, не дай Род, был действительно он, а Карачун ей об этом не сказал, лишь Навьим тварям было известно, что она с ним сделает.

Морана игнорирует свою привычку пользоваться услугой профессионального водителя для передвижения по городу и сама садится за руль. Путь от их с Карачуном дома до здания ФСБ на Лубянке занимает непростительно мало времени и исчисляется парой десятков полученных штрафов, а нарушения, которые она себе позволяет, лишь чудом не собирают за ней хвост из вереницы автомобилей работников ДПС. Она останавливается прямо напротив входа, выходит из машины, хлопнув дверью так громко, будто мечтает, чтобы та развалилась. Преодолеть несколько кордонов из КПП, расположенных в разных частых здания, не составляет для нее большого труда. Здесь ее знают все и мало кто решится препятствовать ее встрече с супругом, возглавляющим все это бесовское ведомство, все, кроме возможно одного единственного сознательного работника в лице старшего офицера Белоусенко, стоящего на страже входа в кабинет самого Директора Федеральной службы безопасности Российской Федерации.

- Мстислава Ярославовна, я не могу Вам впустить прямо сейчас, у генерала Бортникова важная встреча, - она держится из последних сил, чтобы не превратить светловолосого мужчину средних лет, стоявшего перед ней, в ледяную фигуру одним движением руки, - Вам необходимо подождать, когда она закончится, тогда я доложу о вашем визите.

- Вам, офицер, - она говорит медленно и тихо, едва заметно растягивая слова, чеканя каждый слог, демонстрируя последнюю степень своего терпения, от которого осталась последняя капля, - во избежание катастрофы необходимо сделать то, что я хочу, а я хочу... - она не успевает договорить, кода слышит знакомый низкий голос, от которого обычно у нее по спине бегают мурашки.

- Станислав, пропустите госпожу Бортникову, - она забывает об офицере Белоусенко в ту же секунду, как только он произносит "Есть" и делает шаг в сторону, чтобы Мара могла пройти, - твоя аура пылает на пол-Москвы, - Карачун берет ее за предплечье крепко, но осторожно, заводит в ближайшую комнату и запирает дверь, - что ты творишь, Маша? - в этот самый момент она ловит себя на мысли, что с трудом сдерживается от того, чтобы не вцепиться ногтями в его лицо и не выцарапать его льдистого цвета глаза.

- Ты знал? - по выражению его лица она понимает, что уже знает ответ.

А еще она знает, что это дело рук именно Велеса, чтоб его Пекло побрало, а не кого-то иного. Она знает, что Карачун был в курсе, что ничего из того, что произошло с ее родителями, не происходило без его ведома. Но она хочет, чтобы он сказал ей об это сам.

- Ты. Знал? - повторяет она тоном ледяным настолько, что воздух вокруг них с Карачуном наполняется морозным хрустом, а температура в комнате резко опускается.

- Да. Он мне сообщил о своих планах, - по лицу Карачуна пробегает тень, но он не отводит взгляда цепких глазах, подернутых ледяной коркой. Его слова вонзаются прямо ей в сердце, его поступок она воспринимает как предательство и личное оскорбление, он видит боль и разочарование в ее глазах и сжимает пальцы на ее предплечье сильнее, не чтобы сделать больно, но чтобы не дать ей уйти, - Маша, не дури, что я должен был, по-твоему, делать?

- Ты должен был мне сказать, - каждое слово острее предыдущего, она смотрит на того, с кем прожила добрых две с половиной тысячи лет, считая, что успела узнать его, полагая, что клятвы, которые они давали друг другу не раз, имели значение не для нее одной, но, видимо, она ошибалась, - если ты сам не можешь ни черта сделать, ты должен просто сказать мне, твой треклятый брат перешел все границы, а ты...

- Проклятье, Маша! Ты просишь не втягивать тебя в конфликт, а потом ненавидишь меня за то, что я делаю то, что ты хочешь! Ты просила не вмешиваться и меня, просила не поддерживать его, оставаться в стороне, и я так и делал! Это чертов Следственный комитет, он не имеет ко мне отношения, как и вся эта возня за хреново место Верховного! Все это нас не касается!

- Это мои родители, - она выплевывает слова прямо ему в лицо, из ее рта вырываются клубы пара, по стенам расползаются инеистые узоры, Богиня зимы сдерживает с трудом и себя, и свою магию, - но, если на это тебе плевать, подумай о том, что они - твои Верховные. И выбери уже, наконец, на чьей ты, блять, стороне!

Мара вырывает руку из крепкой хватки своего мужа и стремительным шагом подходит к двери. Она дергает ручку несколько раз, но та не поддается. Мара психует и пинает ее ногой, боль расползается от кончиков пальцев до самого таза. Карачун устало вздыхает и подходит к ней, рискуя жизнью своей и всех, кто находится в здании. Он отмыкает замок и открывает перед ней дверь.

- Твою машину уже забрал эвакуатор, я вызову такси.

- В жопу такси, - произносит Морана, проходя мимо офицера Белоусенко, всем своим видом изображающего, что именно сейчас он вдруг резко потерял слух, зрение и, на всякий случай, обоняние, так что ничего не видит, ничего не слышит, а следовательно ничего потом никому не расскажет.

***

Следующие недели проходят для нее в томительном ожидании. Она мечется из стороны в сторону, от одних знакомых к другим, словно загнанный зверь. Но ровным счетом ничего не может сделать. Пока родители не находят решение сами. Моране оно кажется сомнительным, она не понимает их замысла, но сейчас, когда на свободе находится хотя бы отец, у нее есть тот, у кого она может узнать подробности. Поэтому, не теряя времени, она направляется к нему на следующий день после того, как его выпускают, сняв все обвинения, ведь их взяла на себя ее мать.

- Я на грани от того, чтобы не распахнуть ворота Нави, выпуская всех ее тварей на этих смертных ублюдков, - произносит Морана, размыкая объятия и выпуская из своих рук отца, - так что поспеши объяснить, что вы с ней задумали. И что мы планируем делать дальше. Ну и да... как ты? - она оглядывает его обеспокоенным взглядом, но не обнаруживает никаких видимых признаков плохого самочувствия или травм.

Но она чувствует его собственную тревогу, как свою собственную. И знает, что, будь другой выход, отец никогда бы не оставил ее мать за решеткой, а, значит, все было сделано не просто так.

Подпись автора

У деревьев есть глаза, у болота нету дна, наша Мама-зима всегда голодна.
Даже если ее дети заигрались во хмелю, она отдаст их ноги гангрене-кобелю.

А мы народ простой и скажем прямо: "Тех, кого мы не звали, тех, кого мы не ждали,
Кто приносит печали в ледяные дали, забери их себе, Зима-мама".

Сколько Мара себя помнила, отец всегда был таким. Кто-то сказал бы безразличным, но она сказала бы, что выдержанным. В самые тяжелые для их семьи времена, в самые отчаянные годы, он всегда оставался внешне спокойным, сдержанным, даже строгим. В детстве они с Ярилой притихали, видя отца таким. Скорее интуитивно, чем осознанно, потому что знали, что за этой тишиной, за этим кажущимся спокойствием придет буря, искры и молнии. Они не увидят. Мать с отцом всегда надежно хранили их под покровами, если не дома в Прави, то самых дальних ее уголков, оберегая от любой опасности и потрясений, которые не должны были переживать дети. Поэтому детство их было счастливым. Но Мара еще девочкой научилась определять это предвестие приближающейся грозы, когда небо заволакивало, когда воздух становился жарче, когда напряжение можно было потрогать. Мокошь в такие дни всегда бывала с ними особенно внимательной. Читала сказки, придумывала игры, приказывала домовому печь самые любимые пироги детей и приносить самые сладкие ягоды. Но по тому, как она смотрела в окно, по тому как до ночи сидела и считала звезды, Мара всегда знала, что мать обеспокоена, что любая весть для нее сейчас важнее всего прочего на свете, что она ждет отца и его возвращения. Перун приходил всегда. Приносил за собой запах дождя и ощущение спокойствия. В такие моменты Мара понимала, что какая бы опасность им ни грозила, больше ее нет. В дом снова возвращались смех, улыбки и солнечный свет.

Женщине неизвестно, считает ли мать звезды теперь. Ей неизвестно, есть ли вообще в ее камере окно, чтобы видеть звезды. Зато ей известно, что отец ее теперь, как смятая пружина. Когда эта пружина расправится, к чертям разнесет все вокруг. Это было правильно. Так было веками. Так должно было быть впредь. Но все-таки Мара испытывала бессознательное желание сказать отцу, что она все видит, что от нее он может не прятаться, что ему не нужно от нее ничего скрывать. Она знает, что ему больно и страшно за жену, что его пугает неизвестность, что обстоятельство и сфера, в которой теперь идет война ему незнакомы. Она знает, что раны на его теле все еще не затянулись. Она знает, что он готов рвать и метать, уничтожать всех на своем пути, чтобы это поскорее закончилось, и Мокошь вернулась домой. Она все знает. Понимает. Помнит. Она здесь, чтобы помочь.

- Я переживаю за вас обоих, - она сникает, садится в кресло, но чувствует себя тревожно и беспокойно, а потому встает снова и проходится по комнате из стороны в сторону. Богиня останавливается напротив отца, выслушивает его признание, что дается Перуну тяжелее, чем можно было бы ожидать. Мара протягивает руку, кладет ее на плечо мужчине и сжимает, одним этим выражая свое сочувствие и ободрение, - В этом нет твоей вины. Маме свойственно принимать решения самостоятельно, когда ты не можешь быть рядом. Обычно, они бывают не из худших. Она ведь видит в своих нитях все наперед, - Морана улыбается, стараясь приободрить отца, хотя слова эти теперь лишь условность. Если мать предвидела все это, то почему ничего не предприняла заранее? Она повелевала судьбами, и судьбы были в ее руках. Едва ли теперь им стоило утешаться тем, что у Мокоши был план. Нет, она просто не могла оставаться в СИЗО и выживать в нем, зная, что Перун страдает. Эта жертвенность никогда не была Маре свойственна, но отлично была известна. Она довольно хорошо знала свою мать.

- Мне жаль, - что еще ей сказать, глядя в глаза отцу? Что все, кто причастен к смерти его с Мокошью смертного же ребенка, заплатят? Перуну это известно было лучше, чем ей. Даже не потому что скорбь по нерожденому сыну сотрясала этот дом и крушила его стены. Потому что скорбь по нерожденому сыну сокрушала Мокошь. Моране не нужно было видеть мать, чтобы понимать это. Произошедшее было для нее оскорблением, равных которому не было во всех трех мирах. Жестокость Велеса поражала. И к кому? К собственной сестре. Если бы душу Мары можно было бы затронуть смрадным хладом, сейчас она ощущала бы нечто подобное. Но все, что она ощущала, было яростью, от которой слепило глаза.

- Я помогу тебе всем, чем нужно, - отзывается женщина, все-таки садясь в кресло. Это даже обсуждениям не подлежало. Когда-то между ними пролегла пропасть из-за ее брака, но сейчас эти обиды следовало оставить за бортом. Беда, пришедшая в их семью, в этот дом заставляла на многое взглянуть иначе. Мара надеялась, что и Карачуна тоже. Потому что если он думал, что их разговор на Лубянке был окончательным, то он ошибался. Для него все только начиналось.

- Яриле ничего не сообщала, он где-то в своем Питере, новости все равно скоро дойдут, - или нет, какая разница? Она не хотела ставить под удар еще и братьев, хотя с Яровитом это было невозможно, - Яровит все знает и он, как водится, в ярости, - мимика на лице Мары явственно отражает все, что она думает по этому поводу, ведь чаще всех она именно его привечала в своем царстве, организовывала лучшие условия и напоминала, что родители запрещают им умирать чаще раза в столетие. На Яровита подобное возымело малое действие, но хотя бы следующие лет пять после возвращения он вел себя не как камикадзе. Воспитали на свою голову, - Надо бы проследить, чтобы он не натворил глупостей, - она проследит. Роль старшей сестры Маре всегда удавалась безупречно, особенно в отношении Яровита. По какой-то причине он к ней прислушивался. Возможно, по причине того, что смерть всегда шагает с воином рука об руку.

- Огласка поможет вытащить маму из СИЗО, но если ты хочешь уничтожить Велеса, как политика, а затем убить его, этого будет недостаточно, - она смотрит на отца твердо и уверенно. Решительностью Морана пошла в отца, в этом ей никто и никогда не отказывал.

- Стоит признать, что он хорошо устроился. В текущей ситуации и на его позиции, его будет тяжело достать. Но все-таки возможно, - план зрел медленно, расцветая буйным цветом в голове Мары. Она любила красивые представления. Если бы на кону не стояло благополучие ее матери, она бы предложила отцу развернуться побольше, чем они сейчас могли себе позволить. Но нет, им следовало быть осторожными. Велес никогда не убьет Мокошь, богиня была уверена в этом, но это не значит, что он не будет использовать ее, как туз в своем рукаве, шантажируя Перуна и доводя его до исступления.

- Он не убьет ее, - на выдохе произносит Мара, отвечая на немой вопрос отца. Она подается вперед, касается своей холодной ладонью его руки и заглядывает в глаза, - Не убьет, слышишь? Она его сестра, это все еще не пустой звук для них обоих. Мама знала это, потому и сделала то, что сделала, - это было слабым утешением, на самом деле. Он не убьет ее, но то, в каком состоянии Мокошь находится вдали от дома, семьи, пережив тяжелейшее потрясение не человека, а богини, и представить теперь было сложно.

- Мы ее вытащим. А потом ты его уничтожишь. Будешь делать это так часто, как тебе угодно. За то, что он сделал, он заслуживает самой жестокой расплаты, но сейчас нам нужно сосредоточиться на другом, - она сама поднимается на ноги и идет на кухню. Мара знает, на какие кнопки нужно нажимать, чтобы приготовить отличный кофе. Мара знает, на какие болевые точки общества нужно давить, чтобы добиться того, чего они оба теперь желают.

Подпись автора

У деревьев есть глаза, у болота нету дна, наша Мама-зима всегда голодна.
Даже если ее дети заигрались во хмелю, она отдаст их ноги гангрене-кобелю.

А мы народ простой и скажем прямо: "Тех, кого мы не звали, тех, кого мы не ждали,
Кто приносит печали в ледяные дали, забери их себе, Зима-мама".