Кровь отчаянно бьется в виски, шумит в ушах, а в глазах какое-то марево. Мокошь зажимает лицо руками, тяжело дыша, но вовсе не плача. Ночные кошмары стали для нее обыденностью после смерти Велеса и женщина почти уже примирилась с ними. Это пройдет. Она знала, что пройдет. Ей долго снились кошмары после Второй мировой. Ей долго снились кошмары после похищения. Ей почти все девяностые снились кошмары, а после убийства Перуна она вообще с трудом могла заставить себя закрыть глаза. Так что, это пройдет, совершенно точно. Она ведь уже научилась отличать реальность от сна, сбрасывать с себя чужеродную и тяжелую пелену ужасов, не плакать во сне и не будить супруга – ни намеренно, ни случайно. А тот факт, что он сейчас спит за ее спиной, лучше всего приводит в чувство. Потому что они выжили. Потому что они победили. Потому что Велес канул в безвестности, а они оба были здесь. Дышали, строили свои новые жизни, просыпались в своей постели и в этом доме, где больше ничто – ничто-ничто! – не напоминало о том, как тут ходили чужие люди, обыскивали каждый угол, касались своими грязными руками того, что им не принадлежало.

С формальной точки зрения этот дом теперь прежним им не принадлежал тоже. Вячеслав Юрьевич оставил все свое наследие своему младшему брату, а сам уехал неведомо куда. В дом заехал Чеслав, который тут же стал объектом интереса журналистов. Он не стал скрывать своих отношений с женщиной-политиком и пару раз уже успел мелькнуть с нею в объективах фотокамер и на страницах газет и журналов, инициатором чего была сама Мокошь, пусть и чувствовала себя разбитой и усталой. Она бы вряд ли почувствовала себя лучше, если бы стала ревновать мужа к каждой более или менее симпатичной девице рядом, а заявленные отношения сразу устраняли половину охотниц за красивыми, не женатыми и очень состоятельными мужчинами. Вторая половина должна была отпасть сама, потому что пока это было еще возможно, Мокошь предпочитала надолго не отходить от супруга. Совсем скоро возможным это быть перестанет, потому что она возглавит образовавшуюся на руинах прежнего политического строя партию. Это разделит их с мужем намного сильнее, чем прежде. И почему-то при мысли об этом, женщине все еще становилось не по себе.

Да, Мокошь куда лучше чувствовала себя в привычной ей роли Владиславы Богдановой, но та была мертва окончательно и бесповоротно. Теплая история четы Богдановых подошла к концу, уступив место новой. И пусть Соколова замужем за Чеславом не была, богиню теперь это почему-то совсем не волновало. Быть может, потому что голова была занята совсем другим, мысли были далеки от условностей, хотя из-за отсутствия перстня на пальце, все равно время от времени становилось как-то напряженно. Впрочем, тот факт, что даже перстень после всего пережитого был только данью памяти и символом, отрицать было бессмысленно. Потому что главное доказательство того, что все хорошо и дальше будет только лучше – Перун прямо у нее за спиной. Живой. Невредимый. Прошедший с нею рука об руку тысячи лет. И это было и оставалось главным доказательством их любви и близости.

У Мокоши все еще до конца не укладывалось в голове все то, что они совершили. Победа отдавалась глухим отзвуком боли в груди. Они стояли на пороге смерти. Они выжили. Они победили. Несмотря на все страхи, тревоги и переживания, несмотря на все сомнения женщины, которая отчетливо понимала одно: больше всего на свете она боялась не того, что они с Перуном проиграют и не вернутся с битвы, которая им предстояла. Больше всего на свете она боялась того, что вернется с этой битвы одна, похоронив и брата, и мужа. От одной мысли об этом теперь пробегали мурашки по коже, заставляя Мокошь, сбросившую одеяло, по-настоящему дрожать. А потому, она в одночасье оборачивается за спину, чтобы убедиться, что это не сон. Что они победили. Что Перун жив. Не ранен. Здоров. И здесь, с нею. Сердце опять колотится, как загнанное. И словно слыша его тревожное биение, супруг ворочается в кровати и, наконец, открывает глаза. Мокоши даже не нужно поворачиваться, чтобы это увидеть. Она чувствует взгляд мужа среди тысяч других. Потому что не было для нее глаз роднее, чем его.

Три дня после их победы богиня повторяла по утрам одно и то же: я так рада, что мы живы. Но уже две недели так не делает, потому что привыкла к этой мысли, приняла ее, как данность, убедилась в том, что они не спят. Нет, ее никто не обманывал. Вот ведь, она держит в руках нить судьбы мужа и нить эта теперь удивительно ровная, без единого изъяна, как будто бы каждый из них создавал именно Велес. Мокошь улыбается. Держать в руках жизнь супруга, беречь ее всеми силами, нить сплетать так, чтобы было безопасно – все ей привычно. Непривычно, что больше нет такой нужды. И хорошо, если никогда не будет. Потому что сжимать в пальцах ладонь мужа было куда, как приятнее, чем его судьбу.

- Доброе утро, - тихо говорит она, поворачивая голову и глядя на мужа через плечо, - Хорошо спал? – интересуется женщина, выпуская нить из рук, благодаря чему она исчезает в пространстве, будто бы и не было, - Ты сегодня рано, - она коротко улыбается, разворачивается к мужу и садится на кровати, поджав под себя ноги. Для нее «рано» - как раз совсем нехарактерно, но кошмары всегда будят около девяти утра, хотя у них, в основном, есть пока возможность поспать. Формальности все еще улаживались, активная деятельность не была столь активной и не будет еще недели три-четыре. Хорошее время, чтобы побыть друг с другом и с новыми ощущениями. Мокошь подается вперед, наклоняется и целует супруга в губы. Быть с ним рядом, прикасаться к нему, целовать вот так запросто, знать, что он никуда не исчезнет – высшая из наград за все, что они пережили, за все оставленные им шрамы.

Шрам на ее плече так и не зарос после того, как та жуткая навья тварь впилась в плоть. Вряд ли заживет теперь. Но это и к лучшему. Будет напоминанием. В конце концов, ничто в жизни не проходило бесследно. И потеря такого могущественного бога для пантеона. И потеря брата для сестры, которая испытывала исступление и ненависть в последний его день на земле. Но теперь, ложась рядом с мужем, женщина чувствует только тепло и любовь. И за это она готова была заплатить любую цену еще очень много раз.

Подпись автора

Это было странным, но теперь, всякий раз, когда Мокошь явственно ощущала рядом с собой Перуна, чувствовала его прикосновения, его близость, слышала и слушала его голос, она вместе с тем испытывала какое-то давно забытое волнение, от которого первые дни почти захватывало дух. Это волнение было сравнимо с теми днями, в которые они узнали друг о друге не только, как о богах одного пантеона и родственниках, но и как о возможных супругах. Это волнение было сравнимо с тем, что Мокошь испытывала всякий раз, когда несравнимо долго ждала супруга с войны. Это было предвкушением встречи и волнением невесты перед свадьбой. Это было страхом не увидеть мужа вовсе и отчаянным желанием снова его обнять. Это было… Это было, как если бы она потеряла его и вот-вот должна была обрести вновь, но не знала точно, получится ли.

Получалось.

Каждое утро Мокошь открывала глаза и через пару минут это волнение проходило. Она давно уже не была смущенной невестой, которая сама приняла для себя судьбоносное решение. Она уже давно не встречала мужа с войны, потому что если не брать во внимание локальные конфликты, хвала Роду, и войн-то никаких не было. В конечном счете, Мокошь все еще помнила последнюю из них и никогда не пожелала бы повторения. Ей не нужно было предвкушать встречу и бояться того, что супруг не вернется. Потому что он был здесь. Совсем рядом. Она слышала его дыхание, она чувствовала его прикосновения к коже, она узнавала его голос с первых произнесенных звуков. Он жив. Они оба живы. И эта жизнь билась под ее пальцами так же, как и всегда – тепло, ярко и трепетно. Ошибки быть не могло. Происходящее не было иллюзией, не было мороком Нави. Одно это отодвигало на второй план любые тревоги, страх и боль. Все закончилось, наконец. А они все еще были здесь.

- Не болит, - она улыбается, качает головой и шумно вздыхает. На самом деле, не болит. Служит немым напоминанием произошедшего, но физической боли Мокошь не испытывает. Пустоту от потери сильного Бога в пантеоне, как Верховная? Да. Боль от потери брата, как сестра? Да, но она потеряла его, не когда они его убили. Ведь он перестал быть ее братом намного раньше. Страх и ужас от всего, что они пережили за эти дни, помноженный на страх потерять Перуна? Тысячу раз да. Но физические раны затянулись, как им и было положено с учетом божественной регенерации почти сразу. А то, что осталось следом на бледной коже плеча поближе к ключице уже не болело. Пройдет ли, когда-нибудь? Мокошь не знала. Как не знала, пройдет ли, уйдет ли страх, который она испытывала так остро и так болезненно?

- Еще неделю, ну, может быть, дней десять, зададим верное направление и сможем уехать на месяц, - Мокошь тоже тихо смеется, потому что желание уехать в ней столь же сильно, сколь и в Перуне, но забавным кажется то, что прежде она была в их семье катализатором нерациональных решений, основанных только на желаниях и эмоциях, а теперь вот сама знала, что сначала нужно положить начало важным делам, которые станут залогом будущего. Их собственного, в первую очередь, а потом уже страны. Чтобы того, что случилось, больше никогда не повторялось. Никогда.

Мокошь обнимает мужа, устраивается у него на груди, прикрывает глаза и ласково гладит его, наслаждаясь мгновениями тихой близости, которая от того казалась столь острой, что только они знали через что прошли ради нее. Как много им пришлось сделать, чтобы здесь сейчас оказаться. И не по одному, а вместе. Казалось бы, они ведь были богами, какие такие жертвы они могли приносить? С чем им приходилось считаться? Что могло их потрясти и стать для них потрясением? Спроси Мокошь полторы тысячи лет назад, и она бы рассмеялась. В ту пору их мощь и их власть была незыблема. Она тревожилась за мужа и их будущее, но тревоги эти были совсем иного толка. А еще две недели назад само их выживание стояло под вопросом. Неизменным оставалось одно: и тогда, и теперь она боялась больше всего на свете только одного – потерять супруга.

- Это отголоски пережитого. Ты так устал. Ты так много сделал за это время, - тихо говорит Мокошь, не сомневаясь ни в одном из своих слов, - И вся тьма оказалась тобой побежденной. Тебе больше не о чем тревожиться, - она отвечает на поцелуй супруга со всей нежностью, все еще дивясь тому, что эти мгновения единения у них никто отобрать не способен. Больше не трезвонят телефоны в предрассветные часы, больше не стучится в двери охрана, когда ее никто не ждет, больше никаких сообщений о том, что пришли незваные гости. Их дом – снова их крепость, их мир, в котором сейчас место было только для них двоих. Москва проснется часа через два-три, дел будет много, но это время было только для них двоих. А потом они уедут, и будет еще больше времени, чтобы осознать все, прийти в себя и продолжить жить. Жизнь вдруг стала таким важным и таким значимым словом, хотя прежде она была лишь обозначением самой Мокоши, ее сферы деятельности, ее сути, ее нутра.

- А Пресветлая Правь вряд ли вообще какую-либо тьму знает, Перун. Кроме той, что батюшка мой в своем гневе теперь нагоняет, - какова была скорбь Рода, и представить было сложно. Велес был его первым созданием, его верой и надеждой на будущее, воплощением всех его чаяний и устремлений. Им, пожалуй, следовало радоваться, что Род ныне не был в форме, как и они все, потому что в противном случае его гнев мог бы сотрясти всю Явь, что уж говорить о Прави? – Но и она тоже пройдет. Когда-нибудь он примет случившееся, - ей больно было думать об этом, говорить и даже представлять. Но Мокоши ничего не оставалось, кроме как надеяться на озвученный исход. Что у нее было, кроме этой надежды? Ведь Род никогда не ценил и не любил никого больше, чем своего старшего сына. Тем более Мокошь.

- Мне все кошмары снятся, - она прикасается губами к его подбородку, пальцами по груди скользя, - Об одном и том же. Что я тебя потеряла, что Велеса ты победил, но и сам ушел следом, что скорбь моя так велика, что нет ей ни конца, ни края, что ничего еще не закончилось, - женщина задумчиво молчит пару мгновений, а затем обнимает мужа покрепче, - Но я знаю, что это не так, что ты здесь, настоящий, что мы оба живы. Что никто тебя у меня не отнимет, даже пытаться не станет, - шепчет Мокошь, зажмурившись, - Вот дела завершим и поедем. Как думаешь, в Кленах все так же, как было прежде? – тихо спрашивает она, вспоминая, как было хорошо. Это было мирное и счастливое время, полное света, тепла и радости, - Еще по Парижу давно не гуляли, да? И на лыжах не катались тоже, - она улыбается, вспоминая вещи, которые иным показались бы простыми и ничего не значащими. Но это было больше, чем кто бы то ни было мог себе представить, - Знаешь, я по Прави тоже скучаю. Жаль, что нельзя просто так, как в далеком прошлом, заглянуть туда на пару недель. Все-таки солнца ярче, воды чище, травы зеленее я нигде не видела. И уж точно не в Москве.

Подпись автора

Мокоши все равно, кем на самом деле побеждена эта тьма, сгущавшаяся над ними не неделями и не месяцами, в которые женщина пережила воистину страшные мгновения, пусть и не самые страшные в ее очень долго жизни, а тысячелетиями. Год от года, век от века. Они позволяли Велесу больше, чем им стоило ему позволять. Не потому что были безразличны к его проискам, а потому что Мокошь неизменно просила об этом. Впервые встав между мужем и братом в то утро, когда Род прислал Велеса забрать сестру из дома ее законного супруга, не позволив им причинить друг другу вред, богиня, кажется, так и застыла между двумя сторонами извечного конфликта, всегда поддерживая супруга, но всегда делая все, чтобы конфликт не перешел в острую фазу. Не будь этого, вне всякого сомнения, Велес давно был бы уже мертв, или, как минимум, заключен в самую глубокую пропасть Нави. Потому что Мокошь помнила взгляд Перуна, когда брат похитил ее, а муж отыскал. Помнила его взгляд всякий раз, когда Велес учинял очередную неприятность, причиняя зло не только самому Перуну, но и Мокоши тоже. Она знала, что он сдерживает свой гнев и решимость покончить со всем этим только ради нее. Только из страха причинить ей боль. Но когда-нибудь это все равно должно было закончиться. И Мокошь не жалела о том, что закончилось теперь. Ими ли двумя была побеждена эта тьма, или ее победил один только Перун, какая теперь разница? Главное, что он был жив, рядом с нею и безусловно прав в одном: никто не отнимет их друг у друга. А важнее этого ничего и не было вовсе. Для Мокоши уж точно.

- Мне приятно знать, что ты так считаешь, - она улыбается вполне искренне и говорит тоже. Перун и впрямь не отличался многословностью и красноречием, от того такие признания и такие слова и имели еще большее значение и еще большую ценность. Но она никогда не думала, что супруг с чем-то не справится без нее. Она всегда безоговорочно верила в него, в его силу и почти во все его решения, кроме того, с Владимиром, но если о чем-то Мокошь и жалела с тех самых пор, так это вовсе не о том, что не настояла и не остановила Перуна, а только о том, что на какой-то момент поддалась эмоциям, быть может, даже гневу из-за того, что муж ее не слушает. Ей не следовало. Ей надлежало оставаться на его стороне, даже если полагала, что он совершал самую свою большую ошибку из всех. Но как бы там ни было, а после женщина никогда не подвергала сомнениям то, что он делал. Всегда была на его стороне. И это та малость, которую Мокошь могла и желала ему дать, зная, как тяжело нести на своих плечах бремя целого народа, бремя человечества, бремя Верховенства. Могло ли быть иначе по отношению к человеку, или божеству, которого ты любишь тысячелетиями? У богини был всего один ответ на этот вопрос. И она отвечала на него день ото дня, всегда веря в Перуна и Перуну и зная, что нет во всех трех мирах никого сильнее, умнее и лучше, чем он, - Но я знаю, что есть трудности, которые ты проходил еще до встречи со мной. И знаю, что есть трудности, которые проходил без меня, - это были трудности войны и сражений, бессчетное множество которых, можно было бы узреть по седым волосам на голове Мокоши, если бы она могла седеть, - И я обещаю тебе, что впредь их будет намного меньше, - хотя бы потому что Велеса больше нет и сражений с ним и с теми, кого он спровоцировал, больше не предвидится. А впрочем, покидала ли Мокошь супруга хоть когда-нибудь по-настоящему? Ведь даже когда он уходил на очередную войну, она была с ним. Мыслями, чувствами, всем своим божественным нутром и пальцами, которые в эти дни не выпускали нить судьбы Перуна из страха, что если отвлечешься хоть на мгновение – случится непоправимое. И все же, порой Мокоши казалось, что это недостаточно.

- Не так уж сложно управляться с этими магическими проявлениями, - в ее голосе звучит притворная укоризна, женщина качает головой, улыбаясь. Она лукавит, конечно же, потому что даже в те страшные для супруга мгновения, когда он перенял ее способности, она даже не думала укорять мужа за то, что он не может, или не хочет с ними справляться. Мокошь, как никто знала, что каждому свое. И хотя ее безмерно радовали молнии в ее ладонях, она видела в этом нечто потрясающее и восхитительное, нечто, что все две недели приводило ее в состояние неуместного восторга, женщина все равно ощущала себя не на своем месте. А в довесок, она ощущала себя пустой и лишенной силы. Странно, пожалуй, было называть повышенную эмоциональную и энергетическую чувствительность силой, но для Мокоши так и было. Так она ощущала жизнь во всей ее полноте. Так она разделяла боль и страдания тех, кто был ей вверен. Так она понимала суть происходящих событий, даже если бы вдруг лишилась зрения, слуха и способности говорить, - И мне те две недели даже чуть-чуть понравились, - она тихо смеется, глядя на мужа. Он итак знал, что понравились. Летать и раздавать молнии, куда и как захочешь – разве же это не потрясающе? Нет, Мокошь не испытывала зависти к способностям супруга, но попробовать нечто подобное, было для нее весьма интересным и ярким опытом, часть которого все еще была с нею. И лучшим доказательством того была молния, которую женщина тотчас же зажгла между пальцами, показывая мужу, что не только не утратила его способность, но еще и научилась с нею обращаться. Ведь поначалу у нее вообще выходили только разрушительные гигантские всполохи, которые грозились уничтожить не только чертей и церковь, но, кажется, весь уезд, - Видишь? Я больше не молниеносная разрушительница, - она вновь смеется, играясь с молнией, заставляя ее перескакивать между пальцами от одного к другому, - Ну, как же красиво, - все с тем же удовольствием и восхищением говорит женщина, воистину наслаждаясь тем, что дарила ей сама возможность создавать молнии и играться с ними, точно малому ребенку. Впрочем, погасить это маленькое чудо так же легко теперь, как и зажечь. Мокошь сжимает кулак и будто ничего и не было.

- Я очень сильно тебя люблю, - повторяет она вслед за супругом, а затем осторожно гладит его пальцами по щеке, заглядывает в глаза и улыбается, зная, как сложно, порой, подчиняются Перуну его же собственные слова. Это она легко облекала любые эмоции в вербальные формы, но давно уже приняла, как данность, что для мужа это сильно сложнее. Мокошь не требовала, но от того-то каждое и таких признаний и заставляло ее сердце биться в груди чаще, - И хотя каждое из твоих слов безмерно ценно для меня, тем более, что я знаю, как много стараний ты к ним прикладываешь, знай и ты, что за каждым из несказанных тобой слов лежат твои поступки. И они – лучшее свидетельство твоей любви, в которой я никогда бы не посмела сомневаться, - она мягко целует его в губы, гладя по щеке, и удивительно, насколько яркими и ценными теперь кажутся эти мгновения после мыслей о том, что ничего подобного с ними больше может вообще не случиться.

Время идет незаметно. На улице совсем уже рассветает, время от времени слышны шаги охраны, садовника, прислуги, но для Мокоши не существует внешнего мира, когда они здесь вдвоем, имеют время и возможность просто побыть друг с другом, ничего не бояться и не думать о том, что могут, что-то упустить. Они сделали так много за последнее время. Никто не смел требовать от них большего. И если бы им довелось остаться в постели до самого вечера, едва ли Мокошь пожалела бы хоть о чем-то. Сейчас ей не нужно было ничего, кроме близости и тепла мужа, его прикосновений, света его глаз и ощущений его спокойной и ровной ауры, которую женщина могла бы различить среди тысяч других.

- С того дня ты много раз превзошел себя же, - она тоже смеется, приподнимаясь на локте от кровати, чтобы посмотреть на мужа, - Я, признаться, тогда вообще не особенно поняла даже, шутишь ты так, или решил проверить все ли девушки Прави по тебе вздыхают, - все. Теперь Мокошь знала это, как его жена. А те забавные, по-своему, дни, вообще вспоминала редко, потому что ей уже очень давно и очень упрямо казалось, что не было никаких «тех дней». Только эти, в которых она любила его свято, и в которых и думать не смела о том, что могло бы быть как-то по-другому, что она могла не стать ничьей женой вовсе, или стать женой другого. Впрочем, об этом лучше было вслух не говорить.

Вместо ответа на вопрос мужа, Мокошь еще раз его целует, а затем тянется рукой к телефону и показывает Перуну сорок семь пропущенных. Она многозначительно пожимает плечами, отвечает на несколько сообщений, набирает номер офиса их формирующейся ныне партии и обещает, что в четыре обязательно будет на собрании. Впрочем, никакого «будет» не существовало вовсе. Будем. Так было точнее, пусть даже Чеслав Богданов не собирался входить в состав партии. Все его первые члены прекрасно знали, какую роль он будет в этой партии играть, потому что они были богами, а он – их Верховным. И признаться, Мокошь нашла идею составить костяк партии их богов весьма уместной, учитывая, как много они собирались сделать.

- Нужно. В четыре нас ждут в Хамовниках. На собрании партии, - она усмехается, сладко потягиваясь, а затем выскальзывает из кровати и идет в душ. Время уже половина второго, так что у них не слишком много времени, чтобы собраться и завершив «утренние» процедуры, Мокошь накидывает на плечи легкий хлопковый халат и спускается босиком вниз по лестнице, в холле тут же натыкаясь на Дмитрия и Грома, который за хозяина признавал только Перуна, но в главе их охраны нашедший лучшего друга.

- Влад… Златослава Владимировна, добрый день! – он вежливо здоровается, но на всякий случай отводит глаза, неуверенный в том, что ему позволено смотреть на полуодетую Мокошь, - А я с Громом погулял уже два раза. Подумал, вы отдыхаете и… - женщина одобрительно кивает, давая понять, что не имеет ничего против, подзывает к себе щенка, который несется к ней с радостным лаем и чешет его за ухом, пока животное, что-то активно пытается ей рассказать о новых впечатлениях в саду, - Мой хороший, - она улыбается, пока пес виляет хвостом из стороны в сторону, выражая свое удовольствие, - Дим, подготовь машину к трем часам. Поедем в штаб партии в Хамовниках. Я и Перун, - просит женщина, а затем поднимается на ноги вместе с щенком и идет на кухню, где ее, к счастью, встречает вернувшийся повар и две горничные. Прислуга в доме, в отличие от охраны, не знала, с кем имеет дело, так что и Чеслав, и Златослава для них были людьми новыми, а Златослава еще и подозрительной, потому что совсем уж чужой и непонятно по какому праву распоряжающейся в доме, который еще недавно принадлежал совсем другим людям. Женой Чеславу она не была и хотя жила здесь постоянно, вопросы вызывала скорее эмоционально и интуитивно, нежели осознанно. Открыто проявлять к ней неприязнь никто бы не осмелился, так что и теперь все присутствующие вежливо с нею здороваются.

- Накройте завтрак на веранде, пожалуйста. Мне овсянку, яблочный фреш и латте, Чеславу глазунью с беконом, сэндвич с курицей, крепкий черный кофе и бутылку минеральной воды, - распоряжается женщина, бросает короткий взгляд на повара и почти сразу же уходит, чтобы к приходу мужа включить отопление, обгорев полов и удобно устроиться в кресле у кофейного столика, накрывшись пледом и пытаясь ответить хотя бы на половину сообщений, обилие которых, время от времени, сводило с ума.

- Твой новый спич-райтер написал задушевную речь для сотрудников компании, настаивает, что ее надо записать, разослать по всем «дочкам» и выложить на корпоративном сайте, чтобы, цитирую, «повысить доверие к главе компании». Нам что, и впрямь так уж нужно их доверие? – вот Мокошь никому из них не доверяла. Особенно женщинам. Особенно тем, что будут работать теперь с ее мужем один на один, пока сама богиня занята важными политическими вопросами.

Подпись автора

Когда-нибудь это обязательно закончится. Когда-нибудь люди снова будут верить в них, как прежде, поклоняться им, помнить и жить с ними в мире, как это было прежде много-много лет назад. И тогда Мокошь с Перуном смогут вернуться в Правь, чтобы оттуда уже заниматься делами своего народа, а в перерывах любоваться самыми прекрасными рассветами и закатами, купаться в реке и есть дикую землянику прямо с куста. Перун будет смеяться, когда супруга станет укоризненно качать головой на то, что он есть ее немытую. Будет отвечать, что это же тебе не Москва, здесь об экологии и загазованности воздуха беспокоиться никакой нужды нет, а стало быть, и землянику можно срывать и есть, не полоща прежде в воде и вообще не беспокоясь о последствиях. И земляника та будет сладкая, как никогда. И солнце будет светить так ярко, как в Москве и не бывает вовсе. А ощущения от объятий супруга, от самой возможности быть рядом в мире, покое и безопасности, все равно будут ярче. И если раньше этот сюжет казался таким далеким, что почти нереальным, то теперь Мокоши казалось, что они и впрямь стоят на пороге новой эры. Она очень хотела, чтобы эра эта была для них хорошей. Слишком много боли и страданий было за последние века. Слишком много того, с чем Мокошь хотела бы, но не могла примириться.

- Когда-нибудь закончится, и я буду в Прави жаловаться, что там не продают такие прекрасные туфли, как в Яви, так что нам придется спускаться вниз каждые выходные, - она звонко смеется. Несмотря на кошмары, несмотря на то через что они все прошли, несмотря на пережитую боль и ужас, настроение у Мокоши тоже очень хорошее. Тьма больше не заполняла ее сердце, не сжимала ледяной хваткой ее душу. Где-то на задворках еще было и больно, и страшно, где-то вспоминалось, что еще не все, кто был причастен к произошедшему, заплатил за это всю ту цену, что должен. Нет, Мокошь вовсе не собиралась это так оставлять. Те, кто поднял руку на нее и на Перуна, на их ребенка, их бизнес, их дом – они все обязательно ответят за все совершенное. Точно так же, как щедрую награду получат все, кто не побоялся встать на их сторону, поддержать их и высказать свое неодобрение происходящему кошмару. Но это будет позже. Наверное, сильно после отпуска, когда они решат насущные проблемы и побудут наедине друг с другом. Мокошь очень в этом нуждалась.

- Правда? – с интересом спрашивает женщина о новостях бизнеса. Они очень многое вложили в эту компанию, вот уже сорок лет «Сургутнефтегаз» был их детищем. Стратегическая сфера экономики, это никогда не обещало быть простым, равно как и никогда не было, а потому, не так уж просто было забыть обо всем, даже если обстоятельства требовали заняться совсем иным. «Сургутнефтегаз» был не просто местом работы и способом обеспечить достойное положение в современной России. Это было их творением, их проектом, который позволил не только держаться на плаву, но и исполнять свои божественные обязанности наилучшим образом. Возможно, в России не было второй такой компании, которая создавала такое количество рабочих мест, довольно четко соблюдала все права работающих у них людей и обеспечивала достойную заработную плату и материальную поддержку. Конечно, Мокошь знала, что Перун не бросит их начинания и компания будет только крепнуть и расти с годами. Но все-таки ей было совсем немного грустно отходить от дел. Тем паче, что эти дела позволяли ей быть рядом с мужем, - Геологоразведкой уже занялись? Есть результаты? – расширение они обсуждали давно. Давно и много. Были проекты и планы, но действовать нужно было аккуратно. Теперь никакой нужды в соблюдении осторожности не было. Любая нападка на их компанию будет рассматриваться, как агрессия против человечности по еще одному надуманному поводу. Так будет не всегда, но форой можно было воспользоваться. Даже нужно было. Ведь в довесок к тому, что они хотели продвижения и прежде, они еще и многое потеряли из-за всей этой ситуации. А потери, как известно, нужно восполнять. И чем скорее, тем лучше.

- Конечно, я поеду с тобой, - она улыбается, отпивает сок из высокого бокала и мягко смотрит на мужа, - А там у нас тоже дом, или все-таки найдется хоть одна пятизвездочная гостиница? – женщина смеется, вспоминая ту поездку, хотя некоторое время им обоим было совершенно не смешно, - Запасусь ватными дисками на несколько недель вперед, но если что, кому-то из охраны непременно придется мне за ними съездить, - и Род свидетель, охрана и впрямь предпочтет сделать именно так, нежели подвергнуть Мокошь хоть какому-нибудь риску. Свою верность эти ребята доказали безусловно и безоговорочно. В том числе за последние несколько недель.

Спокойные и неторопливые завтраки кажутся восхитительными. Сама возможность вот так просто сидеть с мужем на веранде, ничего не бояться, ни от кого не прятаться и никому ничего не обещать – чудесна. Если чему-то ее и научили последние несколько недель, так это тому, что обыденные вещи порой оказываются самыми ценными. А время, проведенное с супругом за разговорами, смехом, улыбками и планами на будущее, которое теперь уже у них точно будет – бесценно вовсе. Жаль, что приходится прерваться и пойти наверх, чтобы одеться, нанести легкий макияж и выбрать туфли из тысяч пар, но, в конечном счете, у них теперь была возможность завтракать вот так каждый день. Ведь какие бы дела их ни одолевали, это все равно будет не о боли и смерти, как последние два месяца.

Мокошь очень скоро спускается вниз, убеждается, что и Перун готов тоже, ласково гладит Грома, который все еще сладко спит, довольный своей жизнью, а затем следует за мужем в гостиную и к выходу, намереваясь в холле захватить пуховик, потому что на улице холодно, как уже давно не было, кажется. Вопрос мужа звучит несколько неожиданно, но Мокошь вовсе не возражает. Она, конечно, не знает наверняка, о чем он думает, но слушает внимательно, смотрит ему в глаза и стоит супругу договорить, улыбается.

Перстень был на пальце Мокоши, сколько она себя помнила. Выйдя замуж за Перуна, она снимала его только тогда, когда это заставляли сделать силой, когда не оставалось выбора, потому что в иное время, она скорее рассталась бы со всем остальным, нежели с тем, что почти физически связывало ее с супругом. Для кого-то это могла быть просто дорогая побрякушка, но для Мокоши это было кое-что намного большее. И то, как много Перуну довелось протий ради того, чтобы получить эту вещь – лишь вершина айсберга среди всего, что воплощало в себе это кольцо. Сама мысль о его потере причиняла Мокоши боль, но за тысячелетия, которые она носила этот подарок мужа, она поняла и приняла, как данность, неизменную истину. Кто бы ни забрал перстень, он обязательно к ней вернется. Супруг вернет. Так что, для нее вовсе не было удивительно, что когда она сбежала из СИЗО, кольцо уже было у мужа. Он знал, как много это для нее значит. Как беспокойна она бывает, если не носит его. Пусть это был всего лишь символ. Для Мокоши это было важно.

Но Златослава не была замужем. И если украшение, которое повторялось у ее предшественницы в семье Богдановых, можно было объяснить семейной реликвией, которую носила каждая женщина в этой семье – а в том, что светская хроника обязательно заметит это, не было никаких сомнений – то причину, по которой она носит свадебный перстень Богдановых на пальце, не будучи замужем, неизменно вызвала бы вопросы. Вопросы, которые подошли бы светской хронике, но не подойдут женщине, которая собиралась возглавлять политическую партию.

Иными словами, в открытую носить перстень, Мокошь не могла. Тем не менее, она достает из под блузки тонкую платиновую цепочку, на которой и висит теперь хорошо известное им кольцо, поблескивающее светом своей ауры. Мокошь коротко улыбается, давая понять, что несмотря на внешние сложности, с перстнем она не расстается и даже не думает. И все же, предложение Перуна звучит желанно и приятно. Пусть они и были женаты пять тысяч лет, ей и самой привычнее и комфортнее, когда и их смертные личины женаты тоже.

- Делать предложения – все еще не твоя сильная сторона, хотя будем честны, у тебя не было большого количества возможностей для практики, - она тихо смеется, обнимает мужа за шею и коротко целует его в губы, а затем смотрит лучащимися светом глазами в его глаза, - Я люблю тебя. И, конечно, я буду рада вновь выйти за тебя замуж. В этот раз даже не придется проходить испытания Яги. Хотя… - она прикусывает губу, делая вид, что задумалась, - Если вздумаем организовать большое торжество, то выбор цвета свадебной арки, составление списка гостей и украшение банкетного зала вполне сойдет за новую череду чудовищных испытаний, - и она снова смеется, а затем целует супруга в скулу, - Я счастлива быть твоей женой во все времена и во всех обличиях. К тому же, рано или поздно, связь Чеслава со Златославой все равно заметят. Лучше, если они будут женаты, - женщина убирает перстень обратно под одежду, мельком бросает взгляд на часы и берет супруга за руку, решительно стремясь не опоздать на сегодняшнее собрание партии.

Машина, конечно же, уже готова, как и охрана. Никто не задает лишних вопросов, не лезет в их дела и за это Мокошь благодарна. Она удобно устраивает голову на плече супруга. С пробками ехать почти час, они чуть опоздают, но не было никаких сомнений: без них не начнут.

- Ребята хорошо поработали в последние два месяца. И Анастасия Яковлевна тоже. Еще Вий, его журналисты и те правозащитники-энтузиасты. Многие из них пострадали за нас. Наверное, стоит всем им помочь и наградить за то, что они сделали до нашего отъезда в отпуск, как думаешь? – для каждого придется постараться по-разному, но Мокошь готова была равно потратить и материальные средства, и божественную энергию, чтобы отблагодарить тех, кто нашел в себе мужество быть на их стороне. Это дорогого стоило. И о таком никогда не забывали.

Подпись автора