Ад. Преисподняя… Почему ее представляют темной, огненной, бурлящей, наполненной криками и стонами тех, кто обречен пребывать здесь в вечных муках? Поверьте тому, кто провел в Аду достаточно много времени, будучи и его пленником и, вместе с тем, правителем. Ад идеально белый, идеально холодный и застывший. Ад – это тишина в ее самом жутком, первозданном состоянии, когда любой звук умирает, не успев родиться. Это пустота, в которой нет ничего. Мы, те кто пали, были приневолены прибывать в этой пустоте многие годы, претерпевая муки, с которыми, откровенно говоря, не в силах сравниться ни одна пытка из тех, которым теперь подвергают души в Аду. Мы были обречены на вечную однородность этого места, что незаметно, но быстро вытягивало из нас силы, доводя до обморочной усталости своей статичностью, беззвучием, однотонностью. Не на чем было  задержать взгляда, не к чему прислушаться, нечего ощутить. Не было ничего, кроме идеальной, растянутой на весь мир белизны, безмолвия и стылости.
Ад менял нас под себя до тех пор, пока мы стали менять его по своему усмотрению. Более всего преисподняя напоминала белый лист, а мы, падшие, стали теми, кто решил писать на нем, создавая свой мир, заполняя его красками, звуками, чувствами. Но фантазии небожителей ничто в сравнении с тем, на что способно человеческое сознание и вера. То, каким люди представляют себе Ад исключительно их заслуга… Ну, хорошо, может быть не совсем. Я и теперь не могу удержаться от довольной улыбки, вспоминая всех тех мастеров пера, которые затаив дыхание внимали мне и моим братьям, слушая рассказы о преисподней. Они обрекали их в стихи и прозу, привнося что-то свое, и тем самым заполняя Ад по своему усмотрению. Нам не нужно было изобретать для них пытки, разве что для личного развлечения, ведь они приносили свой Ад с собой, неосознанно строя и запирая себя в его клетки. Даже грехи они придумывали себя сами. Все, что нам оставалось это поделить их между собой. Люцифер получил гордыню (что собственно и не удивительно), Мамона – алчность, Левиафан – зависть, Бельфегор – лень и уныние, Вельзевул – чревоугодие, Асмодей – похоть. Ну, а мне достался гнев.
И вот скажите, каким нужно было оказаться кретином, чтобы рисковать ощутить его на себе? Но глупцы находились. Взять хотя бы тот случай с похищением греческой богини, царицы Гадеса. Да, не спорю, она хороша. Лакомый кусочек и Асмодею, думающему, как правило не головой, а тем, что пониже, было сложно устоять перед соблазном, но его «ухаживания» за замужней леди ожидаемо не пришлись по нутру ее мужу, с которым мне худо-бедно удалось наладить дипломатический нейтралитет и добрососедские отношения. Рисковать этим ради дымящейся шишки Деми желанием я не горел, тут же вернув похищенную в объятия супруга, пообещав, что похититель получит сполна за подобные выкрутасы. Стоит ли упоминать, что слово данное Аиду, я сдержал, чем, похоже нажил себе врага, когда-то бывшего мне братом. Ну, что ж, к сложным отношениям внутри семьи я успел попривыкнуть. Правда, тогда Асмодей извинился, убедив меня, что совершил ошибку, не просчитав все риски и… Я уже точно не помню, какую еще лапшу он навешал мне там на уши. Но не прощу себе, что поверил. Поверил, потому что до этого мы бились плечом к плечу, мы вместе пали и вместе строили наш мир. Поверил, потому что не хотел терять брата.
Но выждав, брат нанес мне удар, подставив и укрывшись за моей спиной. Мне так и не удалось узнать, что именно он украл у того бога в Стамбуле. Но чтобы это не было, я намерен забрать это себе. И не для того, чтобы вернуть владельцу. Отнюдь. Теперь эта вещь моя, раз уж я заплатил за нее своим земным воплощением и очередной стычкой с греками. Мне пришлось пойти на новую сделку с Аидом, дабы сохранить наш с ним союз. Но исполняя условия договора, я рискую поссориться с еще одним моим союзником, забрав у него того, кем он, не без основания, гордиться. Но у меня нет выбора. Асмодей мне его не оставил.
- Ты, в самом деле, планируешь воевать с Асмодеем? – сладко потягиваясь на смятых простынях, промурлыкала Нахема. Ее рука скользнула по моей груди, чуть царапая кожу. – Он сильный соперник, но нечета тебе, мой повелитель.
- Я не собираюсь с ним воевать, - фыркаю, прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре за приоткрытой дверью в мои покои. - Но Асмодей должен вспомнить, где его место. Предательства я не прощу никому, Хема, помни об этом.
Ее глаза как-то странно сверкнули, но она ничего не сказала, тут же заняв свой рот куда более приятным занятием, чем болтовня. Губы суккубы скользили по моей коже, оставляя на ней влажные дорожки, все ближе подбираясь к моему естеству, когда за дверью послушалась мягкая поступь кошачьих лап. Затем дверь распахнулась, впуская в комнату огромных размеров леопарда с пытающим огнем взглядом.
- Наконец-то, Флорос, - рыкнув, я, тем немее, не стал останавливать Нахему, прекрасно зная ее капризный нрав. Пусть продолжает развлекать меня, пока мы с Флори беседуем. – Где тебя носило?
- Там, куда ты меня отправил, мой князь, - в своей привычной манере, огрызнулся Великий герцог, принимая человеческий вид. – Вел переговоры с Левиафаном от твоего имени, раз уж ты, Великий демон Разрушения, не желаешь говорить со своим Виночерпием напрямую.
- Чуть меньше сарказма в голосе, Флорос, а то ведь им можно и подавиться, - я не гневаюсь, нет. Давно уже привык к столь фривольной манере этой адской кошки, тем более, что он то меня ни раз не подвел, в отличие от того же Асмодея. Он и Азазель были теми, в чьей верности и лояльности я не сомневался, что давало им некоторые бонусы в общении. – Так что сказал Леви?
- Все, как ты и предполагал, мой князь. Он готов замолвить за тебя словечко перед супругом, но уверяет, что это будет не просто, и за спасибо рисковать не готов.
- Союзничек, - не могу удержаться от того, чтобы не фыркнуть, впрочем, спасибо Нахеме, чей юркий, умелый язычок как раз в это время прошелся по разгоряченной коже внизу живота. – Ты пообещал?
- Да. Все, что будет в разумных пределах.
- И?
- И ты можешь забрать пса.
- Отлично…

Никогда не мог понять, что такого ужасного в по сути, обычном желании живого существа набить брюхо. С какого рожна клирики объявили сие одним из смертных грехов? Но, как бы то ни было, едва только чревоугодие заклеймили, как на нашем белом листе тут же появилась его зарисовка в виде гниющих под дождем и градом тел тех, кто оказался невоздержан в пище. А раз уж появилась, то нашлись охотники захапать себе и эту территорию. Тому же Бегемоту она пришлась очень даже по нутру. Он, лучший палач Ада и мой Виночерпий, можно сказать, самоотверженно ринулся обустраивать сие гниющее пространство, наполняя его по своему вкусу, под неусыпным контролем Вельзевула. Представьте мое удивление, когда этот слонопотам приволок туда целого Цербера, объявив, что теперь греческая псина служит ему. Видит папочка, я был уверен, что вот-вот в Адовы врата постучит Аид с, надо сказать, вполне оправданной претензией и требованием вернуть его щенка туда, где взяли. Но дни шли, а грек не появлялся. Лишь многим позже я узнал, что Аид с женой вкушают земную жизнь, и что его силу теперь уже не те, а потому, желая вернуть верного стража, он вынужден был выжидать. И если бы не Асмодей, ох, и должно бы ему еще пришлось ждать.
- Прискорбно видеть тебя в столь мерзком месте, Цербер, - произнес я, морщась от того, как под моими сапогами хлюпает и чавкает грязь. – Твой царь тревожиться за тебя.

Подпись автора